Пессимистам здесь не место

Так считает Александр Иосифович Cалтанов, заведующий отделением анестезиологии-реанимации НИИ детской онкологии и гематологии, доктор медицинских наук, профессор, член-корреспондент РАМН, заслуженный деятель науки РФ. И он знает, о чем говорит!

Александр Иосифович Салтанов – один из первых детских анестезиологов, один из тех, кто стоял у истоков создания специализированного отделения онкологии для лечения детей. Александру Иосифовичу очень идет быть именно детским реаниматологом, он будто врос в эту профессию спасителя жизней. «Очень добрый доктор!» – говорят его маленькие пациенты. «Очень надежный человек» - подчеркивают коллеги. Наверное, это нормально для врача, который уже 50 лет спасает тяжелых больных. Но нас почему-то все больше удивляет эта «нормальность», когда человек несмотря ни на что остается верен своей профессии и своему принципу: делать все возможное, а чаще невозможное, но оставаться победителем.

Врач-анестезиолог-реаниматолог – профессия, которой каких-нибудь 50 лет назад еще не существовало. А сегодня  без  отделений  анестезиологии и реанимации невозможно представить себе ни одну больницу. Тем более, онкологическую. И уж тем более – детскую.

 - Первое детское отделение по лечению детей с онкологическими заболеваниями было организовано в нашей стране в 1962 г. на базе детской Морозовской больницы, - рассказывает Александр Иосифович. - Мне посчастливилось в один год с открытием  этого отделения распределиться туда после окончания института. Создатель отделения и самой специальности «детская онкология», академик Лев Абрамович Дурнов, был тогда молодой, целеустремленный хирург, он объездил многие учреждения и всеми правдами и неправдами «пробил» онкологические койки на базе 3-го хирургического отделения.

- А почему это надо было «пробивать»?

- Видимо, потому что тогдашние руководители здравоохранения  не считали онкологию  приоритетным направлением в педиатрии. Число излеченных пациентов не превышало 35-40%, а в некоторых случаях и значительно менее того. Л.А. Дурнов собрал прекрасный коллектив: искусного и разностороннего хирурга Валентина Лебедева, выполнявшего уникальные операции, Аркадия Бухны, который всех заводил своим энтузиазмом и заставлял молодежь заниматься наукой, Алексея Гончарова – философа и знатока жизни. Морозовская больница исторически всегда была средоточием талантливых медиков и творческих людей. Главный врач Ермолай Васильевич Прохорович дружил с известными актерами, музыкантами, писателями. На праздничные вечера приезжали выступать мастера художественного слова, знаменитые певцы. Когда я впервые явился в кабинет главврача, Прохорович сразу же предложил мне заняться анестезиологией – профессией, которая тогда только зарождалась, даже штатные единицы анестезиолога-реаниматолога еще не существовали. Я стал первым штатным анестезиологом Морозовской больницы. И сразу столкнулся с множеством профессиональных проблем. Ведь кроме анестезиологии надо было заниматься реанимационными мероприятиями. Мы закупили небольшие аппараты для искусственной вентиляции легких ДП-2, и я их расставил во многих  отделениях – неврологических, инфекционных и других, бегал по вызовам к отяжелевшим больным, а больница – 1000-коечная (!). 

Это был интересный период, все только начиналось. Однажды по просьбе Л.А. Дурнова к нам в Морозовскую приехал академик Николай Николаевич Блохин, прошелся по отделению. И когда увидел наших больных детей, он изменился в лице и побледнел. Опытный хирург-онколог, человек, прошедший войну, не мог спокойно смотреть на наших маленьких пациентов! И тут же принял решение об организации детского отделения при РОНЦ (в то время наш центр носил название «Институт экспериментальной и клинической онкологии АМН СССР»). Институт располагался на другой стороне Каширского шоссе, там действовали отделы теоретической онкологии и  большая клиника. А в 1976 г. открыли детский корпус, который функционирует здесь и поныне. Мы практически жили на стройке, помогая строителям полностью закончить работы, отмывали пол и стены, расставляли аппаратуру, функциональные кровати и  наркозное оборудование. Место было совсем необжитое – окраина Москвы. Деревни давно снесли, был пустырь. Но мы уже любили это место, и фантазировали, как развернемся, когда все будет окончательно построено. Первую хирургическую операцию мы провели в августе 1976 г., с тех пор работаем безостановочно. За год проводится около 600 оперативных вмешательств под общей и сочетанной анестезией и более 2000 «поднаркозных» диагностических и лечебных процедур.

- Изменился ли за это время поток больных?

- Процент онкологических заболеваний примерно всегда остается на одном уровне. Когда мы начинали, большинство пациентов поступали с лейкозами и лимфомами. Опухоль щитовидной железы резко увеличилась после Чернобыля – это факт. Сегодня у нас лежат дети с опухолями центральной нервной системы, затем идут опухоли почек, печени и др. По данным национальных канцер-регистров, общая заболеваемость злокачественными новообразованиями составляет 150-160 чел. на 1 млн детского населения в возрасте 0-14 лет. Из них на первом месте – лимфобластный лейкоз (40-45 на 1 млн детей), опухоли центральной нервной системы (30-40 на 1 млн), нейробластома – 25-27 на 1 млн. За прошедшие годы выживаемость значительно улучшилась, Если взять средние цифры, то общая выживаемость сейчас превышает 80%.

– Где труднее работать – во взрослой или в детской реанимации?

– Вы удивитесь, наверное, но с детьми проще. Во-первых, детский организм «более благодарный» по отношению к лечению, он еще не «износился», как у пожилого человека. Значительно меньше сопутствующих заболеваний. Во-вторых, дети не преуменьшают и не преувеличивают свои жалобы, больше доверяют врачу, а значит, более спокойно реагируют на подготовку к операции. До сих пор разноречиво выглядит проблема разлучения детей с родителями на время проведения диагностических процедур, хирургической операции и лечения в отделении реанимации и интенсивной терапии. За рубежом в развитых странах имеется тенденция допускать родителей в сферу лечебного процесса. Вопрос достаточно спорный, и в нашей стране окончательно не решенный. Поэтому следует делать все возможное, чтобы родители, во избежание психологического стресса,  в эти периоды могли получать достоверную и понятную им информацию. Незамедлительно после операции им следует объяснить суть выполненного вмешательства, рассказать о состоянии ребенка, прогнозе и условиях, в которых будет пребывать ребенок в ближайшие дни. Надо говорить правду, но неизменно сохранять у родителей надежду на благополучный исход. Наилучший вариант беседы с родителями – это участие в беседе оперирующего хирурга. Доверие родителей при этом удваивается, и нет разноречивых суждений у представителей двух близких, но все-таки немного разных специальностей – хирургии и анестезиологии-реаниматологии. В наши дни давать сведения родителям гораздо проще, чем в прежние времена, так как уверенность анестезиолога-реаниматолога в удачном исходе операции более прочная. Она основана на высоком уровне современной анестезиологии, хорошо оснащенной аппаратурой и лекарствами, располагающей грамотными специалистами, постоянно поддерживающими высокий профессиональный уровень. Необходимо объяснить, что во время операции ребенок находится в условиях фармакологического сна, не испытывая боли и каких-либо других ощущений. Анестезиолог полностью контролирует системы дыхания и кровообращения пациента. В отделении реанимации, куда поступает ребенок после операции, продолжается обезболивание, введение необходимых лекарств и осуществляется полный контроль за всеми жизненно важными функциями организма.

– То есть, современная анестезия выключает пациента полностью? А как же галлюцинации, видения, полеты в туннеле, о которых столько говорят?

– Это все следствия перевозбуждения мозга, что может говорить только о некачественно проведенной анестезии. В чем состоит задача анестезии? Прежде всего, защитить пациента от операционного стресса, а для этого необходимо выключить его сознание. Одновременно блокируются болевые импульсы. Далее, для того чтобы хирург мог спокойно оперировать, нужно расслабить мускулатуру с помощью миорелаксантов. Кстати говоря, именно эти уникальные возможности современной анестезиологии заставили врачей других специальностей относиться к анестезиологам с большим уважением: сложную операцию хирург может выполнить только при высоком уровне анестезиологического обеспечения.

- Ваша профессия, которая каждый день вынуждает вас заглядывать по ту сторону жизни, сделала вас оптимистом или пессимистом?

- Я – пожизненный оптимист, причем мой оптимизм профессионально обоснованный. Знаете, за рубежом многие считают, что не надо создавать специализированные клиники для онкологических больных, что, дескать, там, где все больны одной тяжелой болезнью, будет царить уныние и безнадежность. Но у меня, как и у моих коллег, именно с момента создания детского института Львом Абрамовичем Дурновым появился обоснованный профессиональный оптимизм. Прежде всего, на основании результатов по излечению больных, которые улучшаются из года в год. В нашей клинике ежегодно проводится Солнечный день, большой праздник, в котором участвуют и здоровые дети сотрудников, и полностью излечившиеся дети, и те маленькие пациенты, которые пока находятся на лечении в нашем центре. Приезжают уже взрослые люди – отцы семейств со своими детьми. Приходит на праздник даже один дедушка, который лечился у нас в начале шестидесятых годов прошлого века. Как тут не стать оптимистом?

А еще, конечно, мой оптимизм поддерживают коллеги. Коллектив нашего отделения анестезиологии-реанимации небольшой, но люди в нем озарены любовью к своим маленьким пациентам. Пессимистам в нашей профессии нет места. За мою практику заведующего не было ни одного эпизода  отказа сотрудника от «трудного пациента» или профессиональной перегрузки. Последняя связана у многих с «подработкой» в других лечебных учреждениях и наслоением одной работы на другую. Руководитель должен это учитывать, чувствовать усталость сотрудника, разгружать, по мере возможности, воспитывать в сотрудниках «чувство локтя». Иначе постепенно возникнет синдром «профессионального выгорания», чего у нас, слава Богу, не происходит.

- А как вы себя спасаете от «выгорания»?

- Творчеством. Врачи – вообще творческие люди. Видимо, музыка, живопись, театр возвращают нам эмоции, которые притупляются во время работы. Мы знаем немало людей, которые, закончив учебу в мединституте, поменяли профессию и стали писателями, пародистами, музыкантами. Еще студентом, я много выступал на вечерах  в самодеятельности, играл на фортепиано. У нас даже была создана концертная бригада, которая выезжала в военные гарнизоны, на предприятия. Словом, к концу учебы несколько студентов из нашей концертной бригады ушли из специальности, став капитанами КВН, а затем – эстрадными деятелями. Профессор А.П. Зильбер назвал это «труэнтизмом», то есть переходом в другую профессию, где многие прославились  высоким мастерством. Слава Богу, я не поддался этим модным тогда увлечениям, и предпочел учиться дальше, чтобы стать врачом.

Со мной, навсегда остались музыка и фотография. До поступления в институт я целый год работал помощником фотографа на кафедре судебной медицины. Научился многим видам работы: макросъемка, микросъемка, портреты, фото в связи с выездами на места преступлений и многое другое. Полюбив фотографию, снимал природу, делал жанровые снимки. Кроме того, я выпускаю профессиональный журнал «Вестник интенсивной терапии, где публикуются работы о проблемах анестезиологии и реаниматологии. Журнал отнимает много времени, но приносит радость.

Я уверен, что совмещение профессиональной деятельности с любимыми увлечениями – это и есть ключ к оптимизму.