(Мой пациент на протяжении всего сеанса почему-то будет повторять эту мысль. – Прим. Рамиля Гарифуллина.)
– Вы же получаете удовольствие от общения?
– Ну и голова, и сердце не болят после этого. Пользы больше. Хочу только ненавязчивым быть для людей, и чтоб людям плохо после общения не было. А то, когда я молодой был, прогоняли, пинали и по башке давали… Надоедал, как черт говорливый.
(На протяжении своей психологической практики мне чаще всего приходилось сталкиваться с пациентами, которые страдали патологическим молчанием. Здесь перед нами случай спикомании, или вербаломании, при которой психическое состояние личности патологическим образом зависит от ненормально огромной дозы говорения. Дефицит этой дозы приводил моего пациента к невротическим беспокойствам и головным болям. Но стоило ему поговорить пару часов, как становилось легче.)
– Вы иногда не чувствуете, что пора остановиться? Заносит?
– Сейчас уже чаще чувствую. Много били.
(Несмотря на психокоррекцию «пинками жизни», мой пациент все-таки подвержен спикомании. Возникает вопрос: неужели он страдает от возмездия людей, которые не выносят его болтовни? Позднее мы узнаем, в чем заключаются страдания моего пациента.)
- Как ваша жена относится к вашему чрезмерному увлечению общением?
– Ругается, ухватом дерется. Она у меня высокая.
– За что она бьет вас чаще всего?
– Ну, дурачок, говорит, толку от тебя нет ни хрена…
– Вы испытываете хронические тревогу и страх, но не осознаете их источника?
– Все дорожает. Две недели одну картошку ел. Больше ничего не было. Я не курю, не пью. Просто выживаю. Бывает, кипяток с хлебом все ешь и ешь. Чтобы хоть не исхудать. Скотину теперь почти никто не держит, комбикорма очень дорогие. Летом я по ягоды хожу, по грибы. Потом нужно поинтересоваться, что отдыхающие хотят. Некоторые чернику заказывают даже ведрами. (Мой пациент вообще о богатых людях всегда говорит шепотом.) Ведь какие люди приезжают – частники, богатые. Вот вы мне скажите, товарищ психолог, откуда у них такие деньги? Зашел как-то в магазин. Передо мной в очереди девушка. Открывает она свой кошелек, а там плотно уложены тысячные купюры. Два слова не может связать, видно, дуреха, никакой профессии нет, а кошелек деньгами набит. Вот после этих реформ и появились в нашей деревне всякие сикильдявки с набитыми кошельками, которые сами ничего не умеют делать. Ну, может, одним местом торгует? Но на этом-то много не заработаешь. Наши, деревенские, выходили на трассу, и ничего. Не разбогатели. У меня страх перед такими дурехами. Конечно, может, им папа денег дал или хахаль какой-нибудь. А папа откуда взял? (Опять начинает говорить шепотом.) Я знаю. Рядом с нашей деревней проходят трубы с газом. Смотрю на эти трубы и понимаю: вот откуда деньги. А я так и топлю дровами… Остается ягоды собирать.
(И все-таки страх нищеты – это не тот страх, который приводит к спикомании. Может быть, его спикомания от нежелания дать высказаться другому?)
– Есть еще огород. Но налог за землю берут. Ой-ой, вот сейчас говорю и не могу остановиться. Ударьте меня по голове, пожалуйста, чтобы я остановился. Заносит.
(Все вышесказанное было произнесено весьма быстро. Я прикоснулся к голове пациента.)
– Уф! (Пациент вздохнул.) Легче стало. А то ведь заносит.
– Еще, на ваш взгляд, с чем могут быть связаны ваши страхи?
– Привезешь отдыхающим что-нибудь не то, цена их не устроит… Один хотел мне уши отрезать и взял нож. Мне это потом снилось. «5 ведер черники не привезешь, мы тебе ушки оборвем», – один так говорил. Я не могу собрать 5 ведер и просыпаюсь от своего крика.
- Вы как-то сказали, что женщины на вас накидывались.
– И пинали, и с лестницы сбрасывали. Некоторых, которые побогаче и на иномарках, я сильно боюсь. Я с одной до того договорился, что она меня в машину позвала. А я говорю: пойдем лучше на моем велосипеде покатаемся. Теперь от машин шарахаюсь. Я ведь голышом купаюсь. Сам метр сорок, а в остальном у меня параметры большие. Одна увидела меня. Начала упрашивать. Поэтому я иномарок боюсь. Как только сажусь туда, начинаю задыхаться. Лучше по ягоды ходить, чем с ними.
– А у вас нет невроза по поводу «выживу, не выживу»?
– Конечно, есть. Сейчас ведь не знаешь, на что цены повысят, что случится. Приемник включишь… Происшествия, всякие эти… землетрясения, наводнения.
(Все эти страхи являются следствием невротических расстройств моего пациента. Но главная их причина – внутреннее одиночество.)
- Вы чувствуете себя одиноким?
– Ну, конечно. Жена вроде есть, но она далека от меня. Меня угнетает, что она меня не выслушивает да еще и ухватом бьет.
– А дети у вас есть?
– Мать я давно схоронил. А дети в городе. Приезжают летом. Все им денег надо. А зимой некогда, у них свои ребятишки. Они мне не помогают. Сейчас какие запросы: детей одевать надо, за школу платить. У меня-то денег нет. Я и не переживаю, что детям не даю. Они ведь за нас не переживают. Да я в этом и не нуждаюсь. Потому что, видимо, жизнь сейчас такая – никто ни о ком не переживает. Да и наплевать.
– На детей наплевать?
– Не на них наплевать, а на думы и переживания. Раньше из-за всего переживал, а сейчас нет. Я всегда был одинок. Ягодник ведь в лесу один. Всегда общаться хотел. Сено косишь – опять один. И дома один. Тревога какая-то от этого одиночества. А поговоришь с кем-то – сразу хорошо. Но на хрен меня заносит-то?
(И все-таки мой пациент не осознает главной психотравмы детства, которая привела к спикомании. Мой пациент чрезмерно любил общаться – защищаться от одиночества.)
- А я знаю, почему вы со мной долго говорите и вас заносит.
– А что тут знать-то… Потому, что мне приятно говорить.
– Не только поэтому. Вы боитесь, что я уйду. Поэтому вы своими речами меня задерживаете. А говорить вы, может быть, уже и устали.
– Ну вы же не уйдете? Да?
(Я оказался прав. Мой пациент почувствовал тревогу. Он признался, что когда я двигал руками, то он почему-то захотел спать. Я понял, что мой пациент легко поддается гипнозу, и решил ввести его в гипнотическое состояние, чтобы поглубже поработать с психотравмами детства.)
– Не уйду. Сейчас я буду считать от одного до десяти. Вы почувствуете тяжесть и теплоту. Захочется спать, но вы не спите и постарайтесь поддерживать со мной общение. Раз, два, три, четыре…
(На «четыре» мой пациент глубоко вздохнул, и я понял, что он в трансе. Через полчаса работы в гипнозе мы нашли ключевую картинку его детства. Это оказалась поляна, на которой его мать оставляла его одного, а сама уходила глубже в лес и кричала ему. А он ей отвечал. Потом он ее звал, и она отвечала. Это его успокаивало.)
– Вы маленький. Сидите на поляне и ждете.
(После паузы мой пациент начинает как бы покрикивать.)
– Мама, мамочка, ты здесь? Не уходи, не уходи! (Кричит громче.) Мама, не уходи! (Кричит еще громче и начинает сильно рыдать.) Не уходи… Не уходи…
– Вы не выходите из транса. Я продолжаю беседу с вами. Что случилось тогда с вашей матерью?
– Она ушла и так и не пришла на поляну. Я кричал на весь лес. (Мой пациент опять начинает рыдать.)
– Смотрите, вон ваша мама идет. Она вас видит и идет к вам.
– Вижу. Мама, мамочка, милая мамочка! (Слезы радости.)
– Мама теперь всегда будет с вами, где бы вы ни находились. Вы ее всегда будете видеть идущей к вам. Мама всегда будет идти к нам, самая красивая и любимая. Всегда, даже когда ее уже не будет…
Далее мой пациент успокоился, и гипнотический сон перешел в обыкновенный, в котором он меня уже не слышал. Я дал ему немного выспаться и лишь затем постепенно разбудил его. Мы долго сидели и молчали.
