- Только вы мне точно скажите, когда у меня крыша поедет?
- С чего вы взяли, что у вас крыша едет?
- Нет, правда, с какого момента я начну сходить с ума? Мне это очень нужно знать.
(Вначале мне показалось, что мой пациент иронизирует и разыгрывает меня. - Прим. Рамиля Гарифуллина.)
- А с чего вы взяли, что можете сойти с ума?
- В последнее время я часто задумываюсь о своих мыслях.
- Я тоже об этом задумываюсь. Ну и что?
- В том-то и дело, что у меня особые мысли, не такие, как у вас.
- Как же вы определили, что они особые?
- Как только пытаюсь задуматься о мысли, она тут же ускользает, и я не могу ее обдумать.
- То есть вы пытаетесь задержать свою мысль и как бы со стороны рассмотреть ее. Но вам это не удается?
- Вот именно.
- Еще бы... Вы никогда не сможете этого сделать. У вас же всего одна голова. Если бы было две, то одной бы держали мысль, а другой ее рассматривали. Так что хорошо, что вам это не удается. А вот когда удастся, то именно с этого мгновения вы начнете сходить с ума. Не увлекайтесь этим. А то...
- Вот-вот. Поэтому я и хочу, чтобы вы точно вычислили и предсказали мне это мгновенье.
(И все-таки мой пациент немного иронизирует.)
- С точностью до секунды?
- Ну да. Разве психология не точная наука?
- Еще какая точная! Но почему вы уверены, что это будет в одно мгновенье? Мы сходим с ума постепенно, а не мгновенно.
- Скажите, у меня это уже началось или еще нет?
- Не могли бы вы более детально описать, в чем заключаются ваши страдания?
- В последнее время я как-то остро стал ощущать свое ничтожество. Я от этого мучаюсь. А раньше не осознавал в себе этот грех.
- Не могли бы вы привести конкретные примеры своих, как вы выражаетесь, греховных деяний?
- Недавно я увидел из окна трамвая страшную автомобильную аварию, с жертвами. А когда снова огляделся в салоне, то обнаружил, что большинство пассажиров покинуло его, чтобы посмотреть на аварию. Они словно подчинились какой-то неведомой силе, которая их куда-то понесла. Почему? Чтобы прийти на помощь? Чтобы проверить, а нет ли среди погибших родственников?
(Мой пациент говорит о других. Но, по-видимому, тем самым он все-таки говорит о себе.)
- Видимо, вы тоже, сами того не замечая, ринулись смотреть на жертв аварии?
- (После паузы.) Да. Меня понесла какая-то неведомая сила. Тьфу!! Может быть, это связано с тем, что сейчас трагедии так часто показывают по телевизору, что люди уже адаптировались к подобным зрелищам. Хотя тогда мне это было бы неинтересно. Не могу в этом разобраться.
- Способны ли вы, чувствуя боль других, как собственную, целыми днями смотреть на страдания жертв терроризма или катастроф?
- (После паузы.) Так и было, когда показывали жертв террористических актов. Я с каким-то больным любопытством смотрел на это. Даже не ходил на работу. Да я не один такой.
- Какие чувства вы испытывали, когда несколько дней следили за этими событиями на телеэкране?
- Я переживал за жертв, как будто сам был среди них.
- Вы действительно переживаете противоречие. С одной стороны - страдали, а с другой - хотели, чтобы это страдание продолжалось дольше?
- Как ни больно осознавать, но это так... Получается, что я - нелюдь?
(Что это - самоистязание, садомазохизм? Практика показывает, что если человек действительно чувствует чужую боль, идущую с телеэкрана, как собственную, то он выключает телевизор, чтобы не доводить себя до шокового состояния.)
- Некоторые от такого зрелища падали в обморок, не спали ночами. Большинство же, сами того не осознавая, смотрели репортажи с событий в Беслане, как фильм ужасов или реалити-шоу.
- Я ничего не мог с собой поделать. Как будто попал в какую-то ловушку.
(Мой пациент попал в психологическую ловушку деструктивного эстетического наслаждения и не мог из нее выбраться. Поэтому целыми днями смотрел телевизор, перебирая все каналы, как бы чего-то ожидая?)
- Давайте попробуем разобраться, что вы ожидали увидеть на телеэкране?
- (Пауза.) Вы правы, я что-то ожидал. Но чего я так хотел? Не знаю.
- Можно предположить, что ожидали того момента, когда все это быстрее разрешится с хорошим исходом? А может быть, сидя у телеэкрана и перебирая все программы, вы искали способ помочь пострадавшим?
- Не знаю, не хочу врать. Получается, что желал острых ощущений. Тьфу! Но я понимаю, что это плохо. Нет, я не желал этого.
(Позднее мы узнаем, что он не желал горя пострадавшим, а испытывал феномен психологического «контрастного душа».)
- Самое противное, что многие испытывают наслаждение от того же, что и я. Помните две тысячи пятьсот наших туристов, которые, несмотря ни на что, полетели в Таиланд отдыхать? После цунами. Несмотря на то что страна завалена трупами. Полетели смаковать горе других. Я точно это знаю.
(Мой пациент пытается оправдать свою внутреннюю деструктивность, показывая, что не только он один является ее носителем.)
- В самом начале атаки небоскребов американцы, обкормленные всякими ужастиками, по инерции лишь смаковали это зрелище.
- Думали: «Мне-то хорошо, я лежу под одеялом и смотрю на то, что творится». Это особое деструктивное наслаждение, позитивное напряжение, вызванное внешним ужасом и внутренним (домашним) комфортом. Именно в этом деструктивном наслаждении пребывала вся Америка, наблюдая все по телевизору и купаясь в кайфовой энергетике, которая уже была привита американскими фильмами-ужастиками. Америка попала в эту психологическую ловушку, которая основывалась на деструктивной эстетике - смаковании горя других.
(Я пытаюсь принять точку зрения своего пациента. Но что из этого получится?)
- Я уверен, что в это время большинство американцев совершенно не чувствовали боли за тех, кто оказался в небоскребах.
(Мой пациент переносит и наделяет собственными внутренними ощущениями других.)
Именно поэтому они часами сидели у телевизоров, смакуя зрелище, транслируемое по всем каналам. Делали вид, что занимаются поиском помощи.
- Правда, разве можно весь день сидеть у телевизора, чувствуя боль пострадавших, как свою? Может произойти шок.
- Но с шоковым состоянием от телевизора оттаскивали лишь немногих.
(Мой пациент это утверждает, как будто был свидетелем. Но в некоторых своих высказываниях он прав.)
- Действительно, лишь немногие оказались способными принять боль других. Как раз они либо не смотрели телевизор, либо полетели, поехали, побежали на помощь пострадавшим. Вы бы поспешили на помощь?
- Нет. Какого хрена я поспешу на помощь?! У меня и возможностей таких нет.
- Но кто-то же нашел возможность, хотя сначала и им казалось, что положение безвыходное. Почему?
- Вероятнее всего, потому, что когда-то они сами были в подобной ситуации. Мне кажется, что, когда это зрелище кончилось, многие американцы были в депрессии. Но не оттого, что переживали за пострадавших, а потому, что зрелище кончилось.
(Мой пациент отождествляет себя с американцами.)
- Такова деструктивная эстетика американцев и... ваша...
- (Пауза.) Именно так. Это греховное наслаждение. Что с ним делать? (Мой пациент тяжело вздыхает.)
(При истинном сопереживании человек ощущает себя в шкуре жертвы, погибшего. Он себя как бы хоронит... А при деструктивной эстетике с большой частотой идет пограничное контрастное движение - от смерти к жизни и обратно. При этом человеку хорошо под одеялом, т.е. в контексте жизни. Следовательно, возникает наслаждение как основа деструктивной эстетики. При истинном сопереживании все в контексте смерти. Сопереживающий сам может умереть. Некоторые на
столько близки с родственниками, настолько чувствуют себя одной, единой частью умершего, что идут следом за ним, не выдерживая жизни без погибшего близкого.)
- Вы о садомазохизме что-нибудь знаете? Чем отличается от садомазохизма все, о чем мы с вами говорили?
- Я читал, как мужик бабу истязает. А она как раз этого и желает. Это садомазохизм?
- В том числе и это. Давайте с вами попробуем проанализировать. Не было ли у вас в детстве такой ситуации, когда ваш родитель делал вам что-то неприятное, наслаждаясь этим?
- Что вы! Мои родители меня любили. Я им всем обязан.
(Выяснилось, что садомазохистическое поведение было со стороны матери моего пациента. Она так «приукрашивала» в своих рассказах недостатки, дурные поступки отца, который ушел от них, что сын стал его бояться. И чем больше мать рассказывала сыну ужасы об отце, тем больше мой пациент в детстве страдал, а мать наслаждалась и заводилась, рассказывая. Позднее мать по аналогичной схеме начала запугивать моего пациента другими вещами, чтобы уже взрослый сын не ушел к другой женщине и не предал ее. Мать своей деструктивной цели достигла. Теперь сын несчастен, как и она. Он оказался жертвой деструктивной эстетики матери-садомазохистки.)
- Садист наслаждается страданиями другого. Деструктивный эстет не наслаждается страданием. Вы не наслаждаетесь страданиями, не желаете их другим, но радуетесь от того, что у вас их нет, а у других есть.
- Понимаю. Я как зритель, который смотрит ужастик и желает смерти героя, так как сам останется жив, находясь в комфорте под одеялом.
(Мой пациент начинает глубоко осознавать структуру своей деструктивности и греха. Выражение и осознание греха - условие для избавления от него. Но лишь условие.)
- Попробуйте сами найти примеры деструктивной эстетики из вашей жизни.
- (Пауза, потом тяжело и медленно начинает говорить, на глазах слезы.) Узнав о смертельном диагнозе моего конкурента, я поспешил к нему получить эту деструктивную эстетику и попрощаться с ним. Но был огорчен тем, что он еще энергичен и конкурирует со мной на равных.
вы чувствуете, вспомнив свой деструктивный психический акт?
- Мне противно за себя, но уже не так, как это было, когда я зашел сюда. Ведь я понимаю, откуда это.
- Попробуйте еще что-нибудь вспомнить.
- Я работал раньше в одной газетенке. Эта газета часто смаковала сообщения о кризисном состоянии здоровья известных личностей. Наши читатели погружались в деструктивную эстетику. Те, кому они завидовали, кем восхищались, страдают и уже не имеют того успеха. Они думали: а мы-то не страдаем, значит, успешнее этих великих.
- Хороший пример, но это вы опять о других. Попробуйте больше о себе вспомнить.
- Я смакую свое превосходство над другими. Люди любят общаться с теми, кто хуже их, но при этом являются конкурентами.
(Наши близкие, являясь частью нас самих, редко воспринимаются как конкуренты. Поэтому в отношении близких вероятность деструктивной эстетики ниже. Хотя существуют матери и отцы - садомазохисты по отношению к своим детям. Эта участь постигла нашего пациента.)
- А ведь во всем этом есть положительное. Без деструктивной эстетики, наверное, и искусство воспринималось бы не с таким наслаждением.
Я, к примеру, знаю, какие страдания переживаются на сцене, но иду смотреть спектакль, плачу, сопереживаю. Я не прав?
- Вы правы. Эстетическое наслаждение - это всегда психическое напряжение, вызванное двумя противоположными чувствами, которые в конце уничтожают друг друга, как при замыкании электропроводов. В этом основа экстаза, кайфа и т.п. Поэтому деструктивное наслаждение - это всегда столкновение комфорта и ужаса, как некое психологическое колебание, как некий насос, качающий адреналин. Комфорт и ужас постоянно уничтожают друг друга, и возникают деструктивные наслаждения.
- Мы такие грешные, что только так и можем качать свой адреналин?
- Хорошо, что вы стали осознавать в себе дефицит истинного сострадания. Именно в этом заключалась ваша бездуховность. Вам необходимо постоянно осознавать свою деструктивную эстетику и, по мере возможности, пресекать. Только тогда вы откроете для себя способность чувствовать боль чужих, как свою. В этом заключается основа единения людей, то есть духовности. Иначе сама жизнь, через горе и страдания, заставит вас стать духовным.
(Я передаю своему пациенту свое видение его проблемы, но это звучит как психотерапевтическая установка. Возникла пауза.)
- О чем вы только что думали, вспоминали, переживали?
- А было ли у меня настоящее сострадание? Было! Я не такой конченый человек. Я сильно переживаю за мать, сынишку, жену. Если что-то с ними случается, я места себе не нахожу. А друга я потерял, по-видимому, потому, что мы конкурировали. Я ему завидовал. И когда у него был неуспех, в глубине души радовался, что он отстает от меня. Почему я не сострадал своему другу? Впрочем, что говорить, ведь его уже десять лет нет в живых. А я во сне дружу с ним. Даже прошу у него прощения. Вот только сейчас осознал, что за отсутствие сострадания, которого у меня не было в его адрес!
(Мой пациент часто, на протяжении всего сеанса отплевывался, словно сбрасывая с себя нечто, от чего он страдает.)
Неужели есть такие люди, которые сострадают не только своим близким, но и чужим, как себе? (Мой пациент резко встает с кресла). Черт! Есть такие?
Мой пациент уже осознал деструктивность своей психики и, по-видимому, постепенно научится пресекать в себе деструктивную эстетику, о которой шла речь выше. Он испытывал дефицит страданий за других. При этом необходимо отметить, что в основе сострадания любой личности лежит феномен страдания за себя. Личность в этом случае как бы представляет себя страдающей по-настоящему и лишь через такое чувствование страдает за другого. Моему пациенту удавалось это только в отношении близких и родных.