Может быть, прошедшая война, которую мы по праву называем Великой Отечественной, кого-то и обошла стороной, но что касается меня, то она до сих пор во мне. Она будоражит мою душу, заставляет вспоминать и переживать. Да и как не переживать, одиннадцать самых близких родственников ушли на фронт, а вернулись лишь четверо. Из 64-го штурмового авиаполка, в котором я воевал, двадцать девять летчиков и столько же воздушных стрелков сгорелив пламени войны.
В конце марта 1945 года я командовал авиационной эскадрильей штурмовиков. Мне было тогда 24 года.
Маршал авиации
В разгар Восточно-Прусской операции, когда войска 3-го Белорусского фронта готовились приступить непосредственно к штурму крепости Кенигсберг, на аэродром Вермдитт, где базировался наш 64-й авиаполк, прибыл главный маршал авиации А. Новиков. Выйдя из самолёта, он в сопровождении командующего 1-й Воздушной армией генерал-полковника Т. Хрюкина, командира авиадивизии генерала В. Шевченко и командира авиаполка майора В. Юрченко по пути в штаб зашёл в помещение, где лётчики нашей эскадрильи готовились к очередному боевому полёту. Не скрою, увидев столь представительную группу с генеральскими погонами,я просто-напросто растерялся. Ведь в боевых условиях лётчики редко видели даже своего командира дивизии, а тут передо мной предстал сам главный маршал авиации.
Я подал команду «Встать!» и собрался отдать рапорт, но на какой-то миг задумался над тем, с каких слов начать. То ли со слов «товарищ главный маршал...», то ли «товарищ главнокомандующий ВВС...». Заметив мою растерянность, он улыбнулся и каким-то спокойным, располагающим голосом сказал:
– Отставить, всё равно что-нибудь напутаете. Лучше доложите, кто вы по должности и чем занимаетесь?
Тут у меня на сердце как-то отлегло, и я уже бодрым голосом, едва не дав «петуха», доложил: «Командир 1-й эскадрильи лейтенант Сомов. Готовимся к нанесению удара по окружённой группировке фашистов в районе Розенберга».
Он подошёл к столу, наклонился над разложенной на нём полётной картой с чётко нанесённым карандашом маршрутом. «Первый раз ведёте группу в этот район?» – спросил он.
Теперь я уже спокойным голосом ответил, что в Восточно-Прусской операции лётчики полка участвуют с первого дня. А что касается окружённой группировки, то летим туда в третий раз.
– Зенитно-артил лерийского огня там много?
– Много, – коротко ответил я и тут же добавил:– Кольцо окружённой группировки сжимается с каждым часом, и оттого плотность огня противника увеличивается.
Лётчики внимательно слушали ход нашей беседы. Чувствовалось, что они переживают за меня и как за своего товарища, и как за командира. Это вполне понятно, ведь многие из них, как и я, в полк прибыли из лётных школ в звании сержантов. Перед убытием на фронт нам присвоили офицерское звание «младший лейтенант». Всего месяц назад я стал лейтенантом и был назначен на должность командира эскадрильи.
– Ну что же, лейтенант, относительно плотности огня правильно рассуждаешь, – сказал маршал, – но фашистам не устоять, их песенка спета. Быть командиром эскадрильи, – продолжал маршал, – большая ответственность. Отвечать приходится не только за себя, но и за организацию боевой работы всего подразделения. Нужно знать каждого летчика, его летные, моральные и психологические качества и возможности реализации этих качеств над полем боя. А чтобы заслужить доверие и уважение у подчиненных, ты должен прежде всего сам быть примером исполнения своего служебного долга.
– Так точно, – ответил я, – буду стараться.
Маршал и сопровождавшие его генералы ушли, а я в каком-то смятении продолжал подготовку летчиков к предстоящему вылету. Слова главнокомандующего окрылили всех нас, и мы решили сражаться еще лучше, не жалея сил для разгрома врага.
Один вылет следовал за другим. Каждый день мы штурмовали немецкие войска. Часто возвращались на «израненных» машинах… Мы устали от потерь.
Сколько их было в небе войны, разве сосчитаешь, и если я дожил до Дня Победы, то этим обязан в первую очередь своим боевым друзьям.
Однажды вражеский снаряд попал в фюзеляж моего самолета и срезал трос управления рулем поворота. Я не мог держаться в строю. Тогда пришел на помощь мой заместитель Константин Васильев.
Он собрал группу и повел на аэродром, а я следовал позади, с трудом управляя самолетом. Сильный боковой ветер усложнил посадку: едва шасси коснулись бетонированной полосы, как самолет тут же снесло с нее. Успел-таки я выключить двигатель, но, как ни упирался руками в приборную доску, удара головой о прицел не избежал. К счастью, я отделался ушибами, а повреждения самолета были незначительными, и вскоре он был отремонтирован.
Темпераментный, напористый Герман Киласония щедро делился своим опытом. Не без юмора растолковывал летчикам:
– Золотой самолет наш Ил-«горбатый». Страх и ужас наводят на фашистов наши атаки. Знают: не шнапс, а другие гостинцы им везем. И ты не давай им опомниться. Коршуном нападай и бей. Конечно, нехорошо, когда вокруг рвутся снаряды, но свой страх ты оставь на аэродроме.
Таким примерно разъяснением он однажды и меня успокоил, когда во время штурмовки вражеский снаряд угодил в бомболюк моего самолета. К счастью, там бомб уже не было, и тяжелый снаряд не разорвался. С трудом я вывел самолет из крена. После посадки, как только зарулил на стоянку, вокруг самолета собрались летчики, авиаспециалисты.
Подошел и Киласония.
– Ну, как, – спросил он меня, – натерпелся страха?
По молодости не хотелось признаваться в своих переживаниях, я задержался с ответом.
– Э! Не криви душой, Сергей, – сказал он, – по себе знаю, трухнул ты изрядно. Но не сплоховал.
И тут же, обращаясь к стоящим рядом авиаторам, заключил:
– Видишь, как покорежило «горбатого»? А не подвел. Почувствовал, видно, что управляет им настоящий джигит. В устах Германа это было высшей похвалой.
Выводи, выводи!
Вспоминается такой случай. Воздушные разведчики у побережья залива Фриш Нерунг обнаружили баржу. Наша группа получила команду на взлет. Вскоре мы увидели судно и с ходу решили его атаковать. Введя самолет в пикирование, я из пушек открыл огонь и вижу, что всплеск от снарядов на поверхности воды ложится левее баржи. Внеся поправку, вновь дал очередь из пушек – палуба заискрилась от снарядов, и я дополнительно нажал на гашетку пулеметов. Мощный сноп огня хлестнул по барже. И тут слышу голос стрелка Виктора Тимко:
– Командир, выводи! Выводи!
На какое-то мгновение я подумал, что сейчас «фоккер» или «мессер» откроет огонь по самолету. Но как только начал выводить свой Ил из пикирования, к великому ужасу, увидел, что сажусь на баржу. Я полностью вытянул ручку управления рулем глубины на себя и до боли прижал к груди. Но баржа стремительно неслась мне навстречу.
Фашисты в панике стали прыгать в море. Неожиданно снижение самолета прекратилось, и он пронесся над баржей, едва не касаясь ее винтом и сметая воздушным вихрем все, что было на ней не закреплено. Где-то уже на высоте метров 500 – 600, утихомирив дрожь в коленках и придав голосу строгую тональность, я спросил воздушного стрелка:
– Ты что это так панически закричал «Выводи, выводи!»?
А тот с дрожью в голосе говорит:
– Да я смотрю, Назаров давно самолет вывел, да и Фролов тоже, а мы все падаем и падаем. Подумал, что вас ранило, вот и закричал.
Со второго захода от сброшенных бомб баржа медленно начала погружаться в воду. После, когда мы сошли на землю, я обнял и расцеловал воздушного стрелка:
– Спасибо, Виктор, ты спас мне жизнь!
Да, мы молоды были тогда, и летчики, и воздушные стрелки. Но как-то не принято было называть кого-то из нас молодым. Не по возрасту, а по боевому умению ценили человека. И делом чести считалось быть настоящим воздушным бойцом.
Спрашивают иногда: «Какой боевой вылет был самым трудным, опасным? Что ответить на это? Легких не было. Каждый оставил зарубку на сердце. Но мне особенно запомнился полет, о котором в архивных документах МО РФ написано: «...Шестерка Ил-2 под командованием лейтенанта Сомова С.А. 14.04.45 г. имела задачу: в период 12.00 – 12.30 ч сопровождать наземные войска З9-й армии, уничтожая технику и живую силу противника в районах Аллих-Повайнен, Гросс-Блюменау. При подходе к цели лейтенант Сомов получил от станции наведения «Дунай-22» приказание: на железнодорожном участке южнее Штуддитен отыскать бронепоезд и уничтожить его».
С волнением читая эти строки, чувствую, что я словно вернулся к тем суровым дням войны, вспомнил боевых друзей, которые были рядом со мною в том полете, командиров ведомых экипажей Бориса Андумина, Константина Васильева, Николая Назарова, Алексея Рыжова и Василия Фролова.
Никто из них не дрогнул.
Получив приказание на уничтожение бронепоезда, по радио я связался с ведомыми.
В ответ бодро прозвучало:
– Все ясно. Громить «крокодила» идем!
По голосу узнал Костю Васильева.
Мы понимали, что бронепоезд – не танк, он не спрячется под кронами лесного массива, не прикроется выгодным рельефом местности. И все же обнаружить его было нелегко: он маневрировал по железнодорожному пути от Пиллау до Кенигсберга. Выдвигаясь к нашему переднему краю, бронепоезд из всех орудий вел ураганный огонь по наземным войскам.
А как только наши артиллеристы открывали ответный огонь, он тут же откатывался вглубь своей территории. Так продолжалось три дня. И командование наземных войск обратилось за помощью к летчикам.
В тот день на станции наведения «Дунай-22» с микрофоном в руках был полковник Н.Филиппов – заместитель командира дивизии, он и перенацелил нашу группу на бронепоезд.
Скоро черные хлопья от разрыва зенитных снарядов противника стали сгущаться на нашем пути. Потянулись в сторону самолетов и светящиеся трассы «эрликонов». «Нет, тут парадным строем не пройти», – подумал я и подал команду:
– Приступаем к маневру!
Закладывая крен то вправо, то влево, мы змейкой шли вдоль железной дороги, пристально всматриваясь в нее. И вдруг, словно из-под земли, длинный огненный шлейф лизнул прилегающую к дороге местность. Это бронепоезд из своих орудий открыл огонь по нашим войскам. По таким огненным языкам мы научились распознавать замаскированные вражеские танки.
«Так вот где «крокодил» скрывается», – подумал я и сразу же подал команду:
– Под нами бронепоезд, за мной, в атаку!
Перевел самолет в пикирование и нацелился только на паровоз. Я не видел в этот момент ни бронепоезда с его ощетинившимися пушками, ни рвущихся снарядов вокруг самолета. Видел только паровоз, стремительно надвигавшийся мне навстречу. И если бы вражеский снаряд прервал мой полет, то мой верный и безотказный друг – Ил-2 все равно бы врезался в тот паровоз. Но к счастью, единоборство закончилось в мою пользу. Сошедшие с балок реактивные снаряды точно попали в цель. От мощного взрыва паровоз, объятый пламенем, слетел с рельсов метров на десять и окутанный паром замер на месте.
Хроника войны
С возникновением на бронепоезде пожара фашисты спешно стали покидать его, удирая в прилегающий к железной дороге лес. Израсходовав почти весь боекомплект, мы с чувством исполненного долга взяли курс на свой аэродром.
Из фронтовой газеты (статья В. Днепрова «Всей мощьюоружия» 24 февраля 1944 года):
«Наши бойцы, – говорит в своем приказе № 5 Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза товарищ Сталин, – проявляют чудеса героизма и самоотверженности, умело сочетают отвагу и дерзость в бою с полным использованием силы мощи боевого оружия». Именно так научились действовать летчики Н-кой штурмовой авиачасти.
За два вылета ведущий группы «Ильюшиных» лейтенант Сергей Сомов вместе со своими ведомыми истребил более ста гитлеровцев, взорвал склад с боеприпасами, подавил огонь девяти орудий полевой артиллерии, разбил пятнадцать автомашин и разрушил свыше 10 зданий, в которых засел враг. Замыкая круг, штурмовики Сергея Сомова выбирали для себя по нескольку целей, чтобы поражать их в одном заходе. Так, за три захода они сделали восемнадцать атак, вели огоньна полное уничтожение целей».
Все экипажи нашей группы приказом командующего 1-й Воздушной армией генерала Т. Хрюкина были представлены к наградам, а я – к званию Героя Советского Союза. Но где-то затерялся мой наградной материал. Только спустя 50 лет после Победы Указом Президента России мне было присвоено звание Героя Российской Федерации.
Иногда я думаю: как быстро и давно промчалась опаленная огнем наша молодость! Но душой и памятью я и теперь вместе с однополчанами. В боевом крылатом строю. И каждый раз, когда иду по улицам Москвы и слышу над головой гул турбин, смотрю в небо, по инверсионному следу отыскиваю летящий самолет и взглядом сопровождаю его до тех пор, пока он не скроется в серой дымке облаков.
Сердце все еще рвется в небо...
Мой арсенал
Сквозь спокойствия толщу,
Сквозь усталости щит
Вижу бомбардировщик,
Словно он и не сбит.
Вижу трассу – пунктиром,
Вижу наше звено
И – глаза командира,
Что закрылись давно.
Факел падает в поле:
Экипаж – наповал...
Вновь распахнута болью
Память – мой арсенал!..
Б. ДУБРОВИН