Загадка: месяц, который предшествует октябрю, но не сентябрь. Вопрос на засыпку, правда?..
Подкрался столетний юбилей одного из важнейших событий русской истории – Февральской революции. Так уж сложилось, что она находится в тени Октябрьской (чего греха таить, многие наши граждане уверены, что «царя сверг Ленин»). И если к Октябрю у большинства россиян довольно чёткое отношение (чаще критическое, реже одобрительное), то с Февралём всё сложнее и запутаннее.
Был ли Февраль упущенным историческим шансом или же оказался предпосылкой Октября и Гражданской войны? Что погубило Российскую империю – уровень жизни, Первая мировая или глупые слухи? Были ли тогдашние либералы-революционеры ангажированы англичанами? Подписал ли царь Манифест об отречении? Указывают ли послефевральские события на политическую импотенцию русской интеллигенции? На вопросы «АН» отвечает доктор исторических наук Владимир БУЛДАКОВ, главный научный сотрудник Института российской истории РАН.
Факторы раздражения
– Вот как описывал февральские дни белоэмигрант И. Солоневич, бежавший из сталинского концлагеря: «В городе, переполненном проституцией и революцией, электрической искрой пробежала телефонная молва: на Петербургской стороне началась революция. К вечеру улицы были в полном распоряжении зловещих людей. Петербургские трущобы, пославшие на Невский проспект свою «красу и гордость», постепенно завоёвывали столицу…»
– Это литературный образ. Конечно, отбросов общества там было предостаточно, нет никаких сомнений. Многие стреляли, ведь с оружием дело обстояло просто. Стреляли и сознательные провокаторы вроде анархистов, и просто люди не в себе. Но всё же нормальные люди на улицах преобладали.
– Бунтовали преимущественно рабочие?
– Нет. Публика была очень разная, пёстрая. Масса студентов, масса подростков. Некоторые представители интеллигенции испуганно отсиживались, но многие шли на баррикады.
– Главным поводом для беспорядков послужило то, что несколько дней продолжались перебои с поставками хлеба в Петроград. Люди голодали?
– Нет, о голоде говорить не приходится. Вот в Германии в это время действительно голодали (около 800 тысяч человек там просто умерли от голода в течение той самой зимы). В России ничего подобного не наблюдалось, запасы хлеба были достаточными. Другое дело, что железнодорожная инфраструктура не справилась с доставкой хлеба в столицу. Снежные заносы были настолько сильными, что пришлось прервать пассажирское сообщение между Москвой и Петроградом и пропускать товарные составы, – но и это не спасло ситуацию.
– Всё началось 23 февраля, или 8 марта по новому стилю, когда в честь Дня работницы на улицу вышли недовольные ткачихи (к вопросу о том, что за праздник мы отмечаем 8 Марта). Эта демонстрация стала обрастать другими недовольными, как снежный ком. Людей не устраивала зарплата?
– Не сказал бы. Платили довольно много. Жизненный уровень россиян перед революцией практически не понизился. Требования восьмичасового рабочего дня тоже были не столь актуальны: рабочим платили за сверхурочные. Людей раздражали дефицит, очереди за едой, за галошами. Раздражала инфляция: цены всё время росли, и дороговизна серьёзно действовала на психику всех слоёв населения. Особенно женщин, которым приходилось часами простаивать в очередях за продуктами.
– Говорят, тогдашнюю интеллигенцию раздражала несвобода. Однако, сравнивая ту Россию с нынешней, порой недоумеваешь. В Госдуме сидели откровенные революционеры – сегодня такое просто немыслимо.
– В Думе прямых призывов к свержению строя не звучало, звучали лишь намёки, впрочем, революционная позиция отдельных депутатов не являлась ни для кого тайной. Что касается цензуры, то в военное время её было в переизбытке. Газеты постоянно выходили с многозначительными пробелами. Впрочем, пресса научилась обходиться намёками. Людям, конечно, ситуация не нравилась – кому приятно, когда рот затыкают? Человек всегда недоволен теми свободами, которыми он располагает, хочется большего.
– Итак, раздражающие факторы: дефицит, цензура…
– Сильнее всего людей раздражали война и её социальные последствия. Основная масса населения никак не понимала ни причин войны, ни её целей. Подумаешь, поссорился один император с другим – при чём здесь мы, простые люди?
– А ведь поначалу война вызвала всплеск патриотизма.
– Очень кратковременный. Он был не только в России.
– И пропал он не только в России – французские солдаты тоже братались с немецкими.
– Тот всплеск патриотизма отнюдь не был свидетельством особой любви к Отечеству или монарху. Людям стало страшно – отсюда желание сплотиться вокруг «своей» символической фигуры, вокруг императора. И не удивительно, что вскоре это чувство стало превращаться в нечто противоположное. Сознание основной части тогдашнего населения было архаичным, в нём постоянно возникают перверсии вроде «добро/зло», «хороший/плохой». Был хороший, что-то сделал не так или сделал не вовремя – стал плохой.
Если говорить откровенно, то империю погубили прежде всего слухи. Включая самые дурацкие (например, о том, что императрица Александра Фёдоровна была немецкой шпионкой). Избыточно эмоциональных людей, невоздержанных на язык, у нас всегда хватало. Какой-нибудь дурак что-нибудь ляпнет, другие подхватывают. Однако тогда слухи легли на «благодатную почву», на недовольство возбуждённых людей, – и люди в них поверили. Это не значит, что все жаждали республики, демократии. Просто всё зло военных лет стало в сознании людей концентрироваться вокруг царской четы.
Либералы и англичане
– Первую скрипку в революционных событиях сыграли думские либералы – кадеты («ка де», конституционные демократы. – «АН») во главе с профессором-историком П. Милюковым. Они, как это называется в наши дни, давно «раскачивали лодку», а теперь пытались руководить стихийным бунтом.
– Это не так. Либералы ни в коем случае не были революционерами, не собирались свергать монархию. Они хотели подтолкнуть власть к реформам – прежде всего к созданию министерства народного доверия, которое назначалось бы не царём, а общественностью в лице Госдумы. Но царь упорно не соглашался. В конце концов власть сама дошла до такого состояния, что свергать её даже не пришлось. Она словно выгорела изнутри, потеряла всяческое обаяние и уважение буквально всех людей. Оставалось лишь добить её. И всё же падение самодержавия явилось неожиданностью, люди предпочли бы эволюционное обновление власти. Тем не менее уход Николая вызвал бешеный восторг – казалось, свершилось чудо.
Кстати, что касается отношения к войне, то кадеты были настроены даже более воинственно, чем царь. В этом кадеты полностью разошлись с настроениями масс, которые восприняли революцию как надежду на прекращение войны.
– Не указывает ли эта воинственность либералов на их ангажированность со стороны российских военных союзников, прежде всего англичан?
– Нет, такие представления из области конспирологии. Либералы полностью поддерживали царских дипломатов, ценой огромных усилий добившихся соглашений о том, что после войны к России перейдут черноморские проливы, Константинополь. Конечно, в перспективе это противоречило интересам англичан, опасавшихся за свои восточные владения.
– И союзники отказались от этих соглашений после Февральской революции. Британский премьер Д. Ллойд-Джордж жарко приветствовал её: «Русские события отмечают собой целую эпоху в мировой истории и первое торжество тех принципов, ради которых мы начали войну». Посол Британии в России Дж. Бьюкенен был ещё красноречивее: «Дыхание свободы, опрокинув старый режим, сломало теперь последние преграды для полного сближения двух народов – русского и английского».
– Всякий демократ считает, что следует повсюду уничтожать реакционные режимы, что это шаг к всеобщему благоденствию. Так было всегда, и удивляться живучести подобных стереотипов не стоит. Конечно, англичане поддерживали людей, которые, как им казалось, окажутся более эффективными руководителями страны-союзницы, и это поможет вести войну более успешно. Но для подданных британской короны участие в насильственном свержении монархии в России было делом психологически невозможным. Безусловно, они следили за ситуацией, идейно воздействовали на неё, но об устранении российской монархии и подумать не могли.
Временное правительство. Исполнительный комитет Государственной думы
– Имели ли беспорядки финансовую подпитку? Платились ли людям деньги за участие в демонстрациях?
– Такие факты не зафиксированы.
Монархисты против монарха
– Армия тоже была настроена революционно?
– Солдатская фронтовая среда была безразлична к политике. Что главное для солдата? Чтобы хватало питания, вооружения, снарядов и сапог (кстати, не только вооружений, но и сапог не хватало). Кто-то воевать не хотел, а кто-то, наоборот, рвался бить немца. Революционная пропаганда среди солдат, конечно, велась, но заметного эффекта пока не имела. Генералы же по своему складу были монархистами, другой системы правления не представляли. Монархия для военного человека более чем логична. В генеральской среде речь шла лишь о том, чтобы недееспособного царя заменить другим, способным мобилизовать на победу.
– Другое дело – ситуация в Петрограде. Гарнизон был развращён столичной жизнью – дисциплина не поддерживалась, солдаты гуляли по городу, ходили в кино, сидели в чайных, общались с барышнями. Можно понять их логику: зачем идти на фронт, на непонятную войну, если здесь так хорошо…
– В Петрограде переломными стали события в Волынском гвардейском полку, когда унтер-офицер Т. Кирпичников – человек крутой – призвал не стрелять в демонстрантов. Солдаты полка убили штабс-капитана И. Лашкевича, и это означало, что теперь они на стороне восставших. Вот с этого – с присоединения войск к демонстрантам – и началась настоящая революция. И в течение одного дня всё перевернулось. К вечеру 27 февраля гарнизон полностью перешёл на сторону народа. Вовремя отправить части с фронта для подавления бунта не успели: в Ставке не было точной информации о положении дел в столице. Как у нас водится, высшему лицу докладывают далеко не всё. Николаю Второму, вероятно, казалось, что это обычный бунт, который выдохнется сам по себе, ведь у бунта нет политической цели, это скорее демонстрация крайнего недовольства.
– И тогда либерал М. Родзянко (председатель Госдумы, лидер партии «Союз 17 октября». – «АН») надоумил начальника Генштаба генерала М. Алексеева, находившегося в Ставке, что необходимо отречение царя. В свою очередь Алексеев надоумил главнокомандующих фронтами, и они стали отправлять царю телеграммы с просьбой отречься.
– Да тут и подсказывать не пришлось. Это было уже сложившееся единодушное мнение. Генералы считали, что отречение царя необходимо для успокоения недовольных, для наведения порядка, для успешного ведения войны. Нарушения присяги с их стороны не было – они выступали не за свержение монархии, а за передачу власти законному наследнику, цесаревичу. Либералы, повторяю, тоже не хотели свержения монархии. Однако, после того как отреклись Николай и Михаил, им пришлось стать республиканцами.
– В какой момент этот гладкий план либералов дал сбой? Тогда, когда Николай отрёкся не в пользу сына, больного гемофилией, а в пользу брата Михаила?
– Планы либералов просто изменились под воздействием событий, массового недовольства. Лишь один Милюков пытался уговорить Михаила принять корону. Это, по его мнению, придавало перевороту видимость легитимности. Остальные считали, что этого уже будет недостаточно для успокоения масс.
– Почему отрёкся Михаил?
– Он годился для власти ещё меньше, чем Николай Второй, что в полной мере сознавал. Михаил вообще был далёк от государственной жизни – предпочитал жизнь частную, спокойную. Формально он предпочёл отречься в пользу Учредительного собрания, которое ещё предстояло избрать. Михаил вроде бы допускал, что в случае соответствующего его решения займёт престол. Подразумевалась, конечно, конституционная монархия. Впрочем, в тогдашних условиях такой вариант выглядел более чем сомнительно.
– Текст, впоследствии опубликованный как Манифест Николая Второго об отречении, в действительности представляет собой телеграмму в ставку, которую царь подписал карандашом. Есть мнение, что это был призыв к армии: дескать, надо мной совершается насилие, защитите меня! Сказать это прямым текстом Николай не мог – такую телеграмму генерал Алексеев по армии не разослал бы.
– Николай Второй отрёкся по полной программе. По всему видно, что внутренне он всегда тяготился властью – чувствовал, что эта ноша для него слишком тяжела. А как он там подписался – не имеет никакого значения. Его отречение было признано абсолютно всеми.
– В ответ на телеграмму об отречении пришли телеграммы от имени двух генералов – Ф. Келлера и Х. Нахичеванского (в действительности не от Нахичеванского, а от его зама – полковника А. Викенена, начальника штаба отдельного гвардейского кавалерийского корпуса). В них выражалась готовность защищать царя.
– Таких людей были единицы, и царь в них теперь не нуждался. Не тот он человек, который стал бы цепляться за власть. Для добровольного отказа от престола ему хватало небольшого толчка. И он сдал власть сам.
– Сам? Ему сказали: отрекайся, а то не удержим массы. Называется – предложение, от которого нельзя отказаться.
– Нет, я бы не назвал это предложением, от которого нельзя отказаться. Царю дали понять: твой поезд ушёл. И ничего другого ему просто не оставалось.
Не рой другому яму
– Вот что вспоминал о последствиях Февраля А. Керенский (думец, социалист-революционер, второй и последний председатель февралистского Временного правительства. – «АН»): «Солдаты переставали рыть окопы, нести службу, сражаться. Рабочие переставали работать. Чиновники забывали о своих канцеляриях. Вся деловая, трудовая жизнь огромной страны замирала. Всюду раздавались только бесконечные речи, прения, рассуждения».
– Снова литературный образ… Безусловно, дисциплина в армии стала катастрофически падать. Сыграл свою роль знаменитый Приказ №1 Петроградского совета, согласно которому во всех политических вопросах солдаты подчинялись теперь именно ему, а всё оружие передавалось под контроль образуемых солдатских комитетов (социалистический Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов был самопровозглашённым в ходе Февральской революции органом. – «АН»). Некоторые офицеры и генералы признавали, что поначалу эти комитеты помогали поддерживать дисциплину. Но со временем в них получали преобладание всё более левые элементы, и в конечном итоге комитеты в большей или меньшей степени большевизировались. То же самое происходило по всей стране: и в местных Советах, и в фабрично-заводских комитетах.
– Этот социалистический Петросовет, впоследствии устроивший Октябрьскую революцию, возник опять же не без участия думских либералов.
– Нет, Петросовет сам объявил о своём создании. Думцам оставалось лишь выделить социалистам помещение в Таврическом дворце, где располагалась Госдума.
– Здесь мы подходим к самому главному вопросу – вопросу о пролитой крови. О реках крови.
– Революцию объявили бескровной, хотя погибло более 300 человек. Помимо петроградских жертв в их числе оказались ещё и десятки офицеров в Кронштадте и Гельсингфорсе – некоторых просто забили до смерти. Был убит тверской губернатор…
– Я даже не об этом, а о том, что случилось после. Октябрь, Гражданская война и всё остальное – это прямое следствие Февраля, так ведь?
– Последующие события были более чем закономерными. Можно сказать, что сами массы подталкивали большевиков. Сложилась своеобразная ситуация: после июля 1917 года все ожидали нового большевистского выступления, удивлялись, что оно всё ещё не произошло. Уровень социальной и психической напряжённости был таков, что гражданская война делалась неизбежной.
– Февралистское Временное правительство не продержалось и года, а Учредительное собрание – и суток. Не вынуждает ли это говорить о политической импотенции русской интеллигенции?
– Не знаю, какой термин здесь лучше употребить… Послефевральскую политическую элиту называли «партией ИИ» – «партией испуганных интеллигентов». Люди, которые привыкли жить в условиях самодержавного строя, в большинстве своём могли лишь играть в оппозицию. Теперь, грубо говоря, им пришлось играть в революцию. И они, конечно, проиграли.
– Герой Ю. Семёнова (не Штирлиц, другой) сказал: «Русская интеллигенция похожа на существо с огромной головой, но без рук. И с великолепным языком: болтать можем прелестно…»
– Хороший образ. Хороший.
– Вырыли для империи яму – и сами же угодили в неё.
– Классический случай – хотели как лучше. Да, можно рассматривать их действия как самоубийственные. Такой ход событий мне представляется неизбежным. Это могло случиться раньше или позже, с большей или с меньшей кровью, но было, повторяю, неизбежно. Никакую благостную альтернативу тому, что произошло, представить нельзя. Худшую – можно.
– Звучали же предостережения: не надо выпускать джинна из бутылки…
– Такие голоса – предостережения или даже пророчества – всегда раздаются в критических ситуациях. Но события всё решают за политиков. Современники Французской революции пришли к выводу: не лидеры управляют событиями, а события, массы управляют лидерами.
– А массами не управляют ли пропагандисты?
– Нет. Это процесс стихийный, синергетический – происходит воссоздание порядка из хаоса. Наступают времена, когда сложноорганизованные системы разваливаются, рушатся, начинается неконтролируемый, спонтанный рост малых возмущений, они сливаются воедино, начинается тотальный хаос. Это подобно химической реакции. Политики здесь бессильны, они оказываются в лучшем случае своего рода функциональными элементами спонтанного процесса. Массы скорее по-своему пытаются использовать политиков – сегодня одного, завтра другого. Включая Ленина.
Работа над ошибками
– Какой урок мы должны извлечь?
– Основной урок – понять, что произошло и почему. Ведь «виновниками» случившегося всегда оказываемся мы сами. Революция – это наш собственный портрет, искажённый страхами бессилия перед будущим. Правда, у нас популярно другое мнение: виноват кто-то другой, чужой. Это точка зрения людей несамостоятельных, безответственных, не верящих в собственные силы. Нет, никто другой – мы сами это сделали.
– Кто-то другой – это «жидомасоны»?
– Нет (смеётся). К тому же была дана отмашка – оставить евреев в покое. Генералы, либералы, предприниматели – вот на кого в наше время принято сваливать вину. Но рано или поздно придётся честно разобраться в произошедшем. Иначе не избежать подобных ошибок в будущем.
– Избежать ошибок значит «не раскачивать лодку»?
– Гражданская активность должна быть соразмерна обстоятельствам. Выводы необходимо сделать и законодательной власти. Например, не штамповать бог знает какие законы. Люди во власти должны думать и вести себя конструктивно. Не стоит безропотно одобрять всё происходящее. Одобряем, одобряем… Воспроизводим психологию застоя.
– В историческом сообществе и в истеблишменте сейчас преобладает мнение, что революция – это зло?
– Нам навязывается такое мнение, причём конкретным человеком – министром культуры. Приходит на ум лексика кота Леопольда: давайте жить дружно. Если революция – зло, то зачем её изучать? Зло остаётся лишь проклинать. Но предать революцию анафеме – значит отказаться от самопознания. А если ты не уверен в своём прошлом, у тебя нет будущего.
– Позвольте вопрос из области фантастики. У Стругацких фигурируют так называемые прогрессоры – люди из более развитых цивилизаций. Представим, что вы, зная будущее, присутствуете в России февраля 1917-го…
– Сомневаюсь, что кому-то, даже историку, удастся в полной мере внедриться в ту атмосферу. Все нынешние «разумные» соображения скорее отступят перед непредсказуемостью хаоса. Всякая революция увлекает, тащит за собой. Психика отдельного человека, его разум и воля не смогут противостоять стихии. Надо научиться разумно поступать в современных ситуациях, учитывая прошлый опыт, а не пытаться подправить историю задним числом.