Впервые Максим ЛЕОНИДОВ заявил о себе на российской музыкальной сцене в составе группы «Секрет», затем – как сольный исполнитель, а теперь он пишет мюзиклы. В интервью «АН» музыкант поделился своими соображениями о патриотизме и войне.
Забить не получается
– «Эй, расслабься и забей на сводки новостей…» – поёт «Секрет» в новой песне. Это относится и к нынешним трагическим событиям?
– Песня – шуточная. Находиться в стороне от жизни страны невозможно (но очень хотелось бы, честно говоря). Помимо того что на Украине гибнут люди, меня волнует ещё кое-что. Происходящее обмануло все мои надежды и ожидания. Я повёлся, как дурачок, на то, что в России наступают какие-то светлые времена, что от нас теперь что-то зависит, что люди стали самостоятельно думать. И вдруг я понял: никто самостоятельно думать не умеет. Как были люди подвержены стадному чувству, так и остаются подвержены. Никто никого не хочет слушать. Это касается обеих сторон – и украинской, и российской. Так и не научились разговаривать.
Я не политик и не берусь рассуждать, кто прав, кто виноват, – я этого не знаю. Я не верю никаким СМИ, не верю в их открытость и откровенность. Не знаю, был ли оплачен майдан, не знаю, кто сейчас воюет на Украине. Я не считаю возможным разобраться в этом и даже не пытаюсь. Мне ясно одно: весь наш патриотизм строится на силе. Кто-то может гордиться производством нужных миру лекарств, кто-то – развитой судебной системой, кто-то – низким уровнем коррупции. А мы гордимся только лишь силой. Нельзя строить патриотизм на том, что у нас дубина больше и что мы можем перекрыть другим газ. Это дворовое, пацанское воспитание общества.
– Вы много лет прожили в Израиле, который постоянно находится в состоянии войны. Можете провести сравнение?
– Израильский патриотизм основан не на том, что Израиль может надавать кому-то по рогам. А на том, что израильтяне осушили болота, истребили малярию, построили цветущую страну на куске камня. Там нет шапкозакидательства. Они могут гордиться своей медициной или своей полицией, которая никогда не берёт взяток. У израильтян крепкое национальное самосознание, они ощущают себя единым народом. А для того чтобы россияне себя ощутили единым народом, снова понадобился внешний враг. Конечно, в Израиле фактор палестинского врага тоже играет роль в сплочении людей, но не основополагающую.
– Когда страна воюет много-много лет, люди привыкают, становятся черствее?
– Нет, не становятся. Общество не может привыкнуть к войне, если она напрямую касается общества. Израиль действительно ведёт войну, а Россия, слава богу, ни с кем не воюет. Но даже если бы Россия вела войну где-то на окраине, это не затрагивало бы основную часть народа. А Израиль – страна маленькая, плюс там все военнообязанные, и призвать могут каждого. Соответственно, и отношение другое: люди должны знать, за что они бьются.
– Вы уехали из Израиля из-за войны?
– Нет, конечно. Я получил там «боевое крещение» сразу же, как приехал. Это было перед началом «Бури в пустыне». Саддам кричал, что будет кидать на Израиль ракеты с газом. Выла сирена, а у нас под окнами стояли американские ракетные установки «Патриот». Стало страшно, когда они начали стрелять. Всему населению раздали противогазы. Ничего приятного в этом не было, но я прожил в стране ещё шесть лет и уехал по другой причине. Я ребёнок русской культуры, заложник Санкт-Петербурга. Русский язык – это моя жизнь. Да, я работал артистом в израильских театрах, в том числе русскоязычных. Но я ведь ещё и пишу. Песни, мюзиклы.
– У вас есть целый альбом на иврите. Писать на чужом языке – не ваше?
– Когда уезжаешь в тридцать лет и начинаешь учить другой язык, он уже не станет родным. Надо целиком переключиться, поменять образ жизни, поменять друзей, с головой погрузиться в ивритоговорящую среду. У меня на это не было ни времени, ни сил.
Власть – не Родина
– Вы обнаружили по возвращении в Россию что-то хорошее, чего не осознавали раньше?
– Приезжая в Петербург или в Москву из Тель-Авива или из большинства городов Европы, понимаешь, что такое настоящий город, большой и красивый. Таких в мире мало, можно по пальцам пересчитать. Лондон, Париж, Рим, в меньшей степени Вена (она довольно провинциальна). Всё. Ещё можно назвать Нью-Йорк, Токио, Сингапур, Сайгон, Пекин, но это что-то совсем другое, новое. Так что в Питере и Москве ты ощущаешь себя частью чего-то огромного – с богатой историей, с мощным сердцебиением.
Ну и люди, конечно же. Нигде за границей не может быть такого количества людей, настроенных с тобой в унисон, родных тебе людей.
– «Где мой дом, где мой флаг?» – спели вы, вернувшись. Теперь определились, где ваш флаг?
– Я не хочу стоять ни под каким флагом. Если враг придёт в мой город, я возьму автомат и буду защищать его. Буду защищать свой город: Мойку, Фонтанку, музей Пушкина, Эрмитаж. А не мэра и не президента. Флаг для меня – символ власти, подавления. Не люблю правительство, какое угодно. Всё, что связано с символикой государственного подавления, мне противно – от галстука до флага. Мне кажется, чем меньше человек отождествляет себя с чем-то, тем он свободнее. Я не отождествляю себя ни с Российским государством, ни с Израильским, ни с рок-н-ролльной тусовкой, ни с попсовой.
– Как думаете, почему человечество, несмотря на высокий уровень развития цивилизации, всё ещё не научилось жить мирно? Мы в плену игр политиков?
– И мы, и политики в плену природных инстинктов. Мы зверушки. Зверушкам свойственно соперничать. Стадо павианов сражается за территорию с другим стадом павианов. В каждом стаде есть иерархия: есть альфа-самцы, есть бета-самцы. Люди в этом смысле ушли от павианов не очень далеко. Нам кажется, что мы высокоорганизованные и духовные, но все звериные инстинкты сидят в нас очень прочно. Требуется серьёзная работа разума, чтобы одерживать над ними победу. При нынешнем развитии разума это не всегда удаётся.
– Розенбаум выступал перед бойцами в Афганистане, Шевчук – в Чечне. А вы могли бы?
– Приехав на войну, я мог бы сказать солдатам только правду. Правду о том, что они напрасно погибают и напрасно убивают. Сомневаюсь, что солдаты хотят такое слышать. И уж точно этого не хочет командование.
Преодоление инстинктов
– Группа «Секрет» вновь возникла, как феникс из пепла, записав первый альбом за последние 24 года. Что произошло?
– Наступил момент в жизни Коли Фоменко, когда он наигрался с гоночными машинками и вспомнил, что когда-то занимался музыкой, писал песни. Фома встрепенулся и выступил инициатором написания нового альбома. Все откликнулись – почему бы и нет? Я бы не сказал, что группа существует. Собираемся раз в год: три-четыре репетиции, один-два концерта.
– Сольная карьера для вас остаётся главной?
– Главное для меня сейчас – мюзиклы. Я написал четыре мюзикла с Сашей Шарлиным. «Растратчики» идут в Москве, «Мама-кот» идёт в Москве и скоро будет презентован в Петербурге. В декабре стартуют в Петербурге «Странствия Нильса», а через некоторое время – «Чукотка». Я буду сам играть, и это правильно, когда артисты пишут мюзикл сами. Потому что получается не калейдоскоп музыкальных номеров, а история.
Сейчас я в первую очередь занимаюсь именно этим. Раньше я записывал сольные альбомы раз в полтора года, а теперь уже два года ничего не пишу. Гребенщиков сказал мне по поводу моих мюзиклов: «Ты же был для этого рождён! Наконец-то ты сбросил с себя ярмо рок-н-ролла!»
– Можно сказать, что вы сбросили с себя это ярмо ещё в 85-м, когда «Секрет» перешёл из Ленинградского рок-клуба в Ленконцерт.
– Ленинградский рок-клуб был объединением любительских ансамблей, которые не получали за свои выступления деньги (или получали каким-то левым способом), а Ленконцерт – профессиональной концертной организацией. Продюсерский центр, как сейчас бы сказали. Нас тарифицировали, и мы стали получать за выступление аж по 11 руб. 40 коп. в месяц (средняя зарплата тогда была 80 руб.). В рок-клубе мы почти не вращались. Собственно, мы попали туда только потому, что познакомились с Майком Науменко, и он позвал нас на фестиваль. Мы никогда не были рок-клубовской группой.
– И никогда не были социальной группой, так ведь?
– Смотря что под этим понимать. Социальная – не обязательно бунтарская. Группа «Секрет» была буржуазная – и этим она была социальная, потому что буржуазность раздражала комсомольцев. Мы словно были не отсюда. Советская группа, которая при этом не советская абсолютно. К текстам не придраться. «Именины у Кристины», всё безобидно. Но Кристина – имя не совсем русское. Алиса – тоже. Везде намёк на чуждость.
– Распад «Секрета» принято списывать на проблему взаимодействия двух лидеров в коллективе. Была такая проблема?
– И была, и есть. Повторюсь: люди – зверушки. Двум самцам с альфа-задатками в одной берлоге существовать невозможно. Наши отношения – всегда на грани. И это интересные отношения. Мы признаём друг в друге лидера, к тому же знакомы столько лет, что между нами уже чувства родственные. И вместе с тем – абсолютное неприятие. Просто на физическом уровне. Что бы ни сказал один, другого это раздражает. Постоянное пристраивание друг к другу, танец. Ужасно утомительно, но ужасно интересно.
– Итак, вы с возрастом научились усмирять в себе зверушкины инстинкты. Есть ли надежда, что и человечество повзрослеет?
– Я абсолютно верю в это. Верю в человечество, верю, что всё не зря. Мне кажется, история в целом показывает прогресс. Это трудный путь, но он преодолевается – где-то лучше, где-то хуже.