По данным ВОЗ, количество диабетиков в любом обществе примерно 5–7%. Большинству из них нужны регулярные инъекции инсулина. Россия стала третьей страной, которая сумела создать генно-инженерный инсулин более десяти лет назад. Однако сейчас собирается вложить миллиарды рублей в производство диабетических препаратов из животного продукта, от чего давно отказались во всём мире. За 6 млрд. бюджетных рублей мы собираемся построить предприятие прошлого века.
Заместитель директора Института биоорганической химии РАН, председатель Пущинского научного центра РАН академик Анатолий МИРОШНИКОВ рассказал о том, какие плачевные события сейчас происходят в области фармацевтики и к каким последствиям может привести бездействие властей.
Инсулин прошлого века
– Анатолий Иванович, в Волгограде собираются построить завод по производству лекарственных препаратов на основе животного сырья, хотя в мире уже давно отказались от подобных разработок. Вы со своим коллективом первые, кто в России создал генно-инженерный инсулин. Власть как-то проявила интерес к этому?
– По заказу правительства Москвы в 2000 году мы создали такой инсулин, а в конце 2003-го запустили линию по его производству. В течение семи лет наш институт обеспечивал 13% потребностей московского здравоохранения в инсулине.
Уже тогда было понятно, что маленькое производство нерентабельно из-за объёмов выпуска препарата. Но с приходом к власти Сергея Собянина наш инсулин закупать вообще перестали! Сложилась очень закрытая и коррумпированная система закупки лекарств.
– Инсулин закупается по конкурсу?
– Так было только при Юрии Лужкове, и тогда мы эти конкурсы выигрывали. Но когда сменилось руководство, нам сказали, что теперь в приказном порядке его будут брать у производителей, близких к власти. Вот только эти заводы лишь фасуют лекарственные препараты из импортной субстанции. Так работает вся фармацевтическая промышленность нашей страны. 90% сырья, из которого изготовлены лекарства, привозят из Индии и Китая – мы же даём им только оболочку.
– Это как наши автозаводы – собираем машины из импортных комплектующих, называя их российским автопромом.
– Точно. Мы пытались заинтересовать крупных отечественных фармпроизводителей, но безуспешно. Им выгоднее быстро получить деньги, фасуя импортные лекарственные субстанции и тут же их продавая, чем вкладывать средства на 5–7 лет для создания полного цикла фармпроизводства.
– Кроме государства, вкладывать деньги некому?
– Да, но вместо инвестиций в новые технологии мы строим завод по производству субстанции из животного сырья. Хотя по рекомендации ВОЗ препараты на его основе делать нельзя по ряду причин, например, из-за «коровьего бешенства». Во всех развитых странах – в США, ЕС – производят только генно-инженерный инсулин.
Мы тоже можем делать свой безопасный препарат, но вкладываем почти 5 миллиардов рублей в стройку прошлого века! За те же деньги можно с нуля построить завод по производству генно-инженерного инсулина. Но Минздраву и Минпромторгу неинтересны новые отечественные разработки. Из-за их отношения к своей фармнауке и промышленности нам приходилось даже замораживать опытное производство по изготовлению гормона роста человека или лекарства, которое ускоряет сворачивание крови. А такой препарат может спасти тысячи жизней.
– Руководитель Волгоградской области Андрей Бочаров с вашим институтом как-то консультировался?
– С нами никакого разговора не было. Я даже не уверен, спрашивал ли он медобщественность, нужно ли за такие деньги лекарство прошлого века.
Заводов нет
– Может ли случиться так, что нам заблокируют поставки субстанций из-за санкций?
– Вряд ли транснациональные компании отдадут такой рынок лекарств, как Россия. Большинство «отвёрточных» фармацевтических заводов в России принадлежит западным корпорациям. У нас же нет ни одного отечественного фармзавода полного цикла.
– Ни одного завода?
– Ни единого! Поэтому они могут ввести санкции на запрет продажи в Россию лекарственных субстанций, и 10 миллионов инсулинозависимых диабетиков через месяц просто умрут. Всё это может привести к тому, что больницы станут лечить всех только зелёнкой и активированным углём или подорожник начнут прикладывать.
Для сравнения: в СССР мы обеспечивали лекарствами полного цикла 84% больных. Остальное нам поставляли страны СЭВ: Польша, Венгрия, Чехословакия. После развала Союза все эти заводы купили зарубежные корпорации.
– Сколько будет стоить построить фармпроизводства полного цикла? И сколько их нужно, чтобы не зависеть от Запада?
– Примерно 150–200 миллионов долларов. В масштабах государства – это копейки! Тем более это напрямую связано с демографией в стране. Нам нужно хотя бы два предприятия: биотехнологическое и химико-фармацевтическое. Сегодня мы покупаем всё, в том числе ферменты, которые могли бы создавать сами. Но без государственной поддержки мы эту ситуацию не изменим.
– Народ с подозрением относится к генно-инженерной продукции…
– Не надо путать продукты питания с ГМО и медицинские препараты, которые получают с помощью генной инженерии. Это две большие разницы, как говорят в Одессе. Генно-инженерная фармацевтика безопасна – это будущее, от которого никуда не деться. Когда мы занимались расшифровкой генома человека, то подошли к тому, что для каждого отдельного человека нужно иметь индивидуальное лекарство.
– Но немногие могут себе это позволить!
– С развитием технологий стоимость таких медпрепаратов будет значительно снижаться. Когда-то слабо верилось, что компьютер будет в каждом доме…
Биотехнологии входят в пятёрку самых приоритетных направлений экономики любой развитой страны. А у нас есть только лозунги про инновации, на которых всё и заканчивается.
– В России есть возможности двигать это в научном понимании?
– Безусловно, но не хватает завода для серийного выпуска того же инсулина, гормона роста, ферментов.
Ещё одна серьёзная проблема – это нехватка новых кадров. У нас в стране более 50 кафедр нано- и биотехнологий, вот только непонятно, кого и как они готовят. Прежде всего студентам не хватает практических занятий, потому что одной теорией здесь не обойтись. А завода, на котором можно было бы показать всё на пальцах, нет!
– А дорого стоит построить и постоянно поддерживать опытное производство?
– Для расходных материалов нужно 40–50 миллионов рублей в год. Такое производство сможет само выпустить уже готовое лекарство, будь то таблетка, ампула, свечка и т.д.
Даже наше маленькое опытное производство генно-инженерного инсулина может быть рентабельным, если начать производить лекарство в большом количестве. Потребность в нём действительно есть – у нас 5% населения инсулинозависимые и их число растёт с каждым годом.
Власть про нас не знает
– Как складываются ваши отношения с Федеральным агентством научных организаций (ФАНО)?
– Оно только в стадии становления, команда формируется, и очень медленно. Тем более что специалистов в области науки там не очень много – в основном «эффективные менеджеры». Пока непонятно, куда мы с такой системой придём.
– Институты из-под РАН уже ушли. Как ими управляет ФАНО?
– Пока отношения идут на автопилоте, по инерции, как это было заведено раньше. Если не будет резкого вмешательства, то ещё год наши институты продержатся, но что будет дальше, непонятно.
Система, при которой учёные занимаются своим делом, а хозчасть – своим (а для этого и создавалось ФАНО) и они не мешают друг другу, – успешно работает на Западе. У нас же эту идею извратили. Менеджеры из ФАНО станут руководить всем, в том числе и научными направлениями. А в их интересах будет развивать только те направления, которые быстро дают финансовую отдачу, а не фундаментальную науку.
– В прошлом году говорилось о том, что РАН надо передать из кураторства Голодец в кураторство Рогозина. Это было бы правильным шагом?
– На каждом президиуме РАН, где говорится об ОПК, всегда отмечается, что институты РАН вносят существенный вклад в развитие оборонки. Тот же ГЛОНАСС не может существовать без РАН. Кроме того, именно она вложила свои знания в разработку авиационных материалов, в развитие атомной энергетики и АПЛ.
В основном РАН занимается фундаментальными исследованиями, но на их основе и возникают прикладные исследования. И не только в оборонке.
– Разделение Минобрнауки на два ведомства: Минобразования и Госкомитет по науке и технике – это хорошая идея, на ваш взгляд?
– Это не первая попытка реформирования Академии наук. Ещё Никита Хрущёв хотел провести подобную реорганизацию, но не успел её завершить. Большое внимание тогда уделялось прикладным институтам, а ГКНТ давал средства на конкретные разработки. Была нормальная организация прикладных исследований на основе фундаментальных.
Сегодня же всё остаётся только на бумажках. Возьмём, например, программу ФАРМА-2020, в которой написано, что есть более 150 медпрепаратов, которые к 2020 году должны производиться на территории России. Среди них биотехнологических препаратов где-то 35–40 наименований. На сегодня Минпромторг объявляет конкурс – создание штамма продуцента некоего препарата. Хорошо, создали, а затем отчитались бумагой. Дальше начинают проводить конкурс на доклинические исследования препарата. Опять отчитались бумагой. С моей точки зрения, нужно объявлять конкурсы на создание штамма продуцента до выпуска опытной партии. И отчитываться надо готовым препаратом, который уже можно поставить на серийное производство, а не бумажками.
Для того чтобы это работало, нужно создать два завода: биолого-технологический в Пущино и химико-фармацевтический – либо в Казани, либо в Уфе, либо в Черноголовке, Новосибирске, т.е. там, где есть очень мощные химические школы.
– Какое в целом отношение у власти к вашему направлению в науке?
– Она, как мне кажется, просто не знает о нас. Министр не может быть эффективным менеджером, так как он занимается только оптимизацией расходов. Фундаментальная наука и бизнес – вещи несовместные.
ОТ РЕДАКЦИИ. Надеемся, что губернатор Волгоградской области Андрей Бочаров как избранный от Общероссийского народного фронта всё-таки обратится к профессионалам и закроет проект, который, как минимум, подрывает народное доверие к власти. Редакция «АН» готова предоставить все контактные телефоны профессиональных фармацевтов, в том числе академика Мирошникова