Дмитрий СЕРДЮК окончил РАТИ, учился в мастерской Сергея Голомазова, нынешнего худрука Театра на Малой Бронной. В 2010 году Дмитрий был приглашён в труппу этого знаменитого коллектива, где сейчас играет немало ролей в таких спектаклях, как «Белка», «Ревизор», «Тартюф», «Коломба, или Марш на сцену», «Бесы. Сцены из жизни Николая Ставрогина», «Формалин» и др. Также Дмитрий является артистом Театра Наций, где занят в спектаклях «Укрощение строптивой» и «Сказки Пушкина», который поставил известный американский режиссёр Роберт Уилсон.
- Дмитрий, «Сказки Пушкина» – спектакль необычный, решённый в жанре пластики, ритма, движения. Чем вам, драматическому актёру, был интересен подобный проект?
– Художественный руководитель Театра Наций Евгений Миронов долго пытался «заманить» Роберта Уилсона, режиссёра-реформатора с мировым именем, в свой театр. Наконец ему это удалось. Уилсон приехал в Москву и предложил поставить «Сказки Пушкина». У спектакля действительно свой отдельный пластический язык. Впрочем, Роберт Уилсон всегда ставит в таком ключе. Каждый артист у нас играет по пять-шесть ролей в разных сказках. Мне было безумно интересно поработать с одним из самых востребованных в мире режиссёров. Узнаваемый, ни на что не похожий почерк сценографии, тёмные силуэты актёров, парящих по сцене. Привычные с детства образы замечательных пушкинских сказок предстают здесь в совершенно новом облике. К работе над постановкой Уилсон привлёк и свою команду оперного режиссёра Николу Панцера, сценографа Анник Лавалле-Бенни, а также музыкантов знаменитого американского коллектива CocoRosie, работающих в стиле фрик-фолк.
– Зимой вам предстоят репетиции с не менее знаменитым западным режиссёром Люком Бонди, художественным руководителем парижского театра «Одеон». В том же Театре Наций он будет ставить чеховского «Иванова». Вы испытываете какие-то сложности в работе с иностранными режиссёрами? Не мешает, скажем, языковой барьер?
– Я не знаю, к сожалению, французский, но дискомфорта в общении с Люком Бонди не было. Конечно, в таких случаях артисты работают с переводчиком. Все режиссёры разные, но есть какой-то общий театральный язык, интуитивные чувства. Люк приезжал в Москву, проводил кастинг. Мы пробовали читать сцены из «Иванова», где мне досталась роль Львова. Должен сказать, что француз Люк Бонди в каких-то моментах понимает Чехова глубже, чем мы, русские.
– Вы играли Громова в «Палате №6», одна из ваших самых известных ролей – Пётр Верховенский в спектакле «Бесы. Сцены из жизни Николая Ставрогина». Какая роль тяжелее по энергозатратам, нервам и эмоциям – по Чехову или по Достоевскому?
– Может, лет пять назад я бы точно сказал, что Достоевский для меня сложнее. Сейчас я так не скажу. Потому что они разные, интересно и трудно быть и с Чеховым, и с Достоевским. Но психоэнергетики, просто физических сил затрачивается, конечно, больше в «Бесах»… Я долго не мог «увидеть» этого человека, Петра Верховенского. Так-то в романе о нём вроде всё написано и можно сыграть по написанному. Но я искал изюминку в его внешности, какую-то живость. Да, Достоевский писал Верховенского как бы с революционера Сергея Нечаева. Есть какие-то его фотографии, я читал биографию Нечаева, но это мне не очень помогло. И я пытался найти в окружающей жизни человека, похожего на моего героя, подсмотреть, узнать в ком-то Верховенского. Долго не получалось, но однажды на улице я заметил молодого парня, точнее, обратил внимание на его необычную, очень нервную походку. И я увязался за ним и долго-долго шёл – наверное, от Дмитровки до Театра Вахтангова через бульвары, рассматривая, наблюдая за этим парнем. И всю манеру молодого человека ходить и держаться я, честно признаюсь, использовал для роли Петра Верховенского.
– Почему для музыкальной композиции в своём моноспектакле «Бродский. Речь о пролитом молоке» вы среди прочих инструментов выбрали балалайку? Как-то не вяжется балалайка с образом этого космополитичного поэта…
– Вообще для меня Иосиф Бродский – очень важный в жизни человек. Лет в 17 мне подарили маленький сборник его стихов «Избранное», я его прочитал. И мир открылся как-то по-новому. Я стал иначе смотреть спектакли и фильмы, читать литературу. У Иосифа Бродского звук другой, стиль, он иначе видит мир и предметы – с какой-то своей стороны, что мне очень близко. Что касается музыки и балалайки… Во-первых, музыку специально для моноспектакля написал мой однокурсник, очень талантливый композитор. Во-вторых, да, у нас кроме прочих инструментов присутствует и электрическая балалайка, инструмент вроде русский, но из него извлекаются такие – не очень русские мотивы. Вся музыка у нас скорее этническая…
– Лев Константинович Дуров, недавно ушедший из жизни, был «лицом» Театра на Малой Бронной. Кем он был для вас, вы работали вместе в каких-нибудь спектаклях?
– Лев Константинович был патриархом театра, к нему прислушивались. Мы, к сожалению, никогда не пересекались с ним на сцене. Естественно, были знакомы, виделись на сборе труппы, я смотрел его спектакли, он приходил на постановки с моим участием. Мои однокурсники играли со Львом Константиновичем в шекспировской «Буре», это его последний спектакль. «Бури» в Театре на Малой Бронной уже, конечно, не будет.