В Петербурге вовсю смакуется неприятная история, связанная с теневым оборотом произведений искусства, вынесенная на публику коллекционером и антикваром Андреем Васильевым. В 2009 году он приобрёл у издателя Леонида Шумакова гуашь русского художника Бориса Григорьева «В ресторане», написанную в 1913 году. На аукционах «Сотбис» или «Кристи» работы модного нынче Григорьева уходят не менее чем за пятьсот с лишним тысяч евро. Наши «домашние» арт-дилеры запросили всего 250 тысяч долларов наличными. Но картон оказался подделкой, о чём сообщили сначала сотрудники Центра Грабаря, а затем и эксперты Русского музея.
Справедливость обуяла
Сюжет этого детектива так туго закручен, что над ним бьются следователи, судьи, журналисты, музейщики, знатоки и обыватели. Блестящий рисовальщик, мастер гротеска Борис Григорьев наверняка бы изобразил одураченного мистера Х (не будем называть фамилий) если не в изломанной позе балансирующего на цыпочках Мейерхольда с таинственными и хитрыми ценителями искусства под левой рукой и бездушной Фемидой под рукой правой, то уж точно в образе готового на всё, яростного и угрюмого банкрота.
Что же до Андрея Васильева, то он, обуянный чувством справедливости спустя два года после своей тайной и неудачной арт-сделки, начал раздавать интервью и называть имена причастных и не причастных к ней персонажей. По версии Андрея Васильева, он купил предложенную ему Леонидом Шумаковым работу Григорьева. Посредник заверил, что она «происходила» из очень известной (в антикварной среде), солидной старой ленинградской коллекции. Как говорят арт-дилеры, у произведения был хороший провенанс. Мол, картон этот в начале XX века принадлежал знаменитому петербургскому меценату и коллекционеру Александру Бурцеву, который в 1914 году опубликовал чёрно-белый снимок картинки в принадлежавшем ему издании «Мой журнал для немногих» (Васильев приобрёл даже принадлежавший Григорьеву экземпляр журнала с репродукцией картины «В ресторане» с пометками художника). Почти сто лет эта работа больше нигде и никем не публиковалась.
В 2010 году счастливый коллекционер отвёз своё приобретение в Москву на выставку в рамках «Года Франции в России». Там-то к хозяйке галереи и подошла некая сотрудница художественного научно-реставрационного Центра имени академика И.Э. Грабаря и сообщила, что в экспозиции размещена фальшивка. Оказывается, весной 2009 года (за пару месяцев до покупки акварели Васильевым) некий секретный заказчик (имя не называется) привозил к специалистам Центра Грабаря этот самый картон Григорьева на экспертизу. Работа была настолько качественной, что казалась подлинником, но химико-технологический анализ красочного слоя показал, что в ней использованы пигменты, которые начали применяться только после Второй мировой войны – к тому времени Борис Григорьев умер.
Андрей Васильев, по его словам, не поверил специалистам Центра Грабаря – он списал разговоры искусствоведов на корпоративные интриги.
«Но в марте 2011 года я сдал вещь в Русский музей на официальную экспертизу в расчёте на то, что, может быть, произошла какая-то ошибка, – сообщил коллекционер журналу Esquire 1 марта 2012 года. – Буквально через неделю все тамошние технологи заявили, что картина прекрасная и самая что ни на есть настоящая. Вещь была в Русском музее на исследовании с марта по начало июня 2011 года, и в это же время там открылась большая выставка Григорьева. Выходят каталоги, и – о ужас! – я вижу в них собственную картину, которая, оказывается, находится в запасниках Русского музея с 1983 года. У меня возникает ощущение, что со мной играют в «напёрстки».
Бензина в огонь подозрений подлило имя ещё одного посредника, который предложил Шумакову продать акварель Григорьева. Оказывается, изначально Андрей Васильев не поинтересовался, чья вещь, – наверное, в теневом арт-бизнесе это не принято. А продавцом оказалась бывшая сотрудница Русского музея, с 2003 года – частный искусствовед, эксперт финского аукциона Bukowskis Елена Баснер (дочь автора песни «С чего начинается Родина»).
Далее г-н Васильев утверждает, что в 1983 году под редакцией Елены Баснер вышел каталог с описанием – без иллюстрации – «В ресторане» Григорьева.
«Пусть моя вещь немного повисит у тебя»
Заместитель директора Русского музея по науке Евгения Петрова прокомментировала для «АН» шумиху вокруг подделки Григорьева предельно откровенно:
– Для начала хочу заявить, что в СМИ в основном тиражируются недостоверные факты, излагаемые заинтересованной стороной – господином Васильевым.К нашему глубокому сожалению, коллекционер не только их грубо подтасовывает, но и опускается до прямой клеветы на Русский музей.
Но мы всё-таки ратуем за конструктивный диалог, потому что понимаем, как расстроен г-н Васильев неудачной покупкой и нашим отрицательным заключением на предоставленную им на экспертизу вещь.
Работа Бориса Григорьева, хранящаяся в запасниках Русского музея, действительно внешне очень похожа на картон «В ресторане», приобретённый Андреем Васильевым в 2009 году. Но наша гуашь – подлинник, подтверждённый научными исследованиями, и называется она «Парижское кафе».
В 1984 году семья ленинградского коллекционера Бориса Николаевича Окунева передала в дар Русскому музею картины, которые он собирал всю жизнь. В составе этого дара поступило и «Парижское кафе», написанное в 1913 году, размером 53,3х70,7 см (картон, акварель, гуашь, темпера, белила). Сразу подчеркну: у вещи, принадлежащей г-ну Васильеву, размеры 62х79 см, то есть она больше. Графической частью этого дара занималась вовсе не молодой ещё тогда сотрудник Елена Баснер, а Елена Николаевна Селизарова – серьёзный, опытный искусствовед, та самая, кто ещё в 1965 году сделала первую в Русском музее выставку работ Петрова-Водкина. В 1986 году коллекцию Окунева мы показали зрителям, к выставке выпустили каталог, который редактировала Елена Селизарова. В том простеньком, как тогда было принято, каталоге содержалось лишь краткое описание работы Бориса Григорьева «Парижское кафе», без иллюстрации, Селизарова сделала пометку к ней – «версия?». Елена Баснер к графической части выставки коллекции Окунева и к каталогу не имела отношения, поскольку работала не в отделе графики, а в отделе живописи и в ту пору интересовалась скорее крутым авангардом типа Малевича.
На большой первой в России персональной выставке Бориса Григорьева весной 2011 года, которую мы долго и с большим удовольствием собирали, «Парижское кафе» было представлено лишь репродукцией в цветном красочном каталоге. Если бы мы знали, что вокруг похожей жанровой зарисовки якобы Григорьева уже вовсю кипят нешуточные страсти, будьте уверены, мы бы повесили его «Парижское кафе» на видное место и тем самым показали, что с нашей работой всё в порядке. Но она тогда в экспозицию даже не вошла, так же как и ряд других работ этого автора, ведь залы у нас не резиновые.
Теперь о серьёзных обвинениях г-на Васильева, утверждающего, что принадлежащая ему гуашь была скопирована в фондах Русского музея. Любой человек, связанный с искусством, знает, что перемещения музейных предметов со строго определённого места хранения с целью осмотра, реставрации, фотосъёмки, экспозиции фиксируется актами выдачи или пометками в специальном журнале.
Андрей Васильев утверждает, что его копия была сделана с нашего оригинала. Не исключено, что это утверждение может оказаться правдой, – нам самим интересно, откуда взялась подделка. Ясно одно – её изготовили задолго до поступления гуаши Григорьева в Русский музей. Но с 1984 года в Русский музей никто не обращался с просьбой скопировать какую-нибудь работу Григорьева.
Прошу обратить внимание на даты. Гуашь «Парижское кафе» была создана автором в 1913 году. Борис Окунев купил этот картон в 1946-м в антикварном магазине. В Русский музей коллекция Окунева поступила в 1984 году. Что происходило с работой 30 лет до Окунева и 40 лет в период владения ею этим ленинградским собирателем и ценителем? В чьих руках она была с 1913 по 1946 год – неизвестно. Из уст Васильева даже прозвучало, что, мол, «нечто» похожее на Григорьева «валялось в гараже».
Но мы-то знаем, что в гаражах такие вещи не валяются. Умудрённые большим опытом специалисты музейного дела, мы выслушали в жизни немало исповедей статусных коллекционеров. И отлично знаем о том, где и как хранили или прятали они свои сокровища, как к ним трепетно относились. У них было не принято афишировать коллекции, но в былые времена они всё же показывали «своим», у кого что есть. Для интереса коллекционеры любили меняться работами, мол, пусть у тебя сегодня повисит моя картина, а у меня – твоя. В азарте они порой даже «стенка на стенку» менялись. Мы не утверждаем, что такой обмен практиковал Окунев, просто мы знаем, что практика такая – была. Ведь коллекционеры в первую очередь страстные собиратели, какими бы серьёзными людьми они ни представлялись нам в обычной жизни. Дал на «посмотреть», на «поизучать» верному человеку, а там, кто знает, что происходило с работой?
Значит, версия о том, что за 70 лет жизни этого картона вне стен Русского музея его могли не раз подделать, особенно в период с 1913 по 1946 год, имеет право на существование.
Опровергать каждую мелкую ложь, излагаемую г-ном Васильевым, дело неблагодарное, но из этой лжи складывается мозаика большой клеветы, разрушающая деловую репутацию Русского музея.
Увы, причиной всех бед Андрея Васильева являются его же собственные ошибки. Глубоким исследованием гуаши он озаботился спустя два года после покупки. Как правило, искушённые коллекционеры поступают наоборот. Лишился ожидаемой прибыли, нарвался на подделку – пеняй на себя! А мстить музею из-за отрицательных выводов профессиональной экспертизы – недостойно.