КОГДА ОН ПОДНИМАЕТСЯ, ВСЕ ПАДАЮТ

– Михаил Михайлович, у одного из ваших коллег по перу есть такая грустная шутка: «Раньше выпустил книгу – мог квартиру купить, сейчас выпустил книгу – можешь за квартиру заплатить». Что же – не проживешь сегодня писательским трудом?
– Какое наше с вами дело, как живется писателю? Он сам должен разбираться, как ему жить. В этом, в общем-то, и заключается принцип свободы. Раньше было 10 000 членов Союза писателей. Их выращивали, кормили, собирали вместе, они отправлялись шеренгой за пайками, шапками, дачами. Не знаю, нравится ли вам такое, но мне – нет.
   Писательство должно становиться профессией только после того, как твои книги стали покупать. А до этого работай сторожем или на овощной базе. Кстати, я до того, как у меня пошел спектакль у Райкина, работал в одесском порту.
– Как-то вы сказали, что наше общество поглупело. Не поглупела ли сатира?
– Вы правы, я даже не знаю, что сказать. Количество смеющихся в нашей стране и количество юмора превышает все пределы. Жанр живет нездоровой опухолью. Наверное, в этом проявляется рыночная система. Как при рынке можно что-то запретить? Непонятно. Хочу ли, чтобы было столько пошлости? Нет. Хочу ли появления цензуры? Тоже нет. А как же тогда надо жить? Не знаю, и сам не нахожу выхода. Может быть, телевизионщики, которые за все это платят, с помощью какого-нибудь художественного совета должны направить поток закупаемого ими юмора чуть-чуть в другую сторону.
– Вы думаете, они на это способны, ведь рейтинг – это реклама, то есть живые деньги?
– Наверное, не способны, да и я не стану их призывать. Ведь не буду же я юмористов или кого-либо еще призывать перестать зарабатывать деньги? Но для себя я такую формулу выработал: моя задача – заработать, а цель – что-то сказать. Поэтому если не говорю что-то важное для себя, значит, не желаю таким образом зарабатывать деньги. Я считаю, что сатиры без боли не бывает. Может быть, я не до конца понимаю, чего бы мне хотелось, но я знаю, кому сострадаю.
– Как-то вы сказали, что телеведущие – особая порода людей, с которой еще надо разобраться.
– Телеведущих я, действительно, слегка недолюбливаю. И даже когда в качестве лиц экрана выступает кто-то из моих друзей. Помню, была роскошная поездка в Петербург на «Золотого Остапа». Ночь, мы сидим в купе, разговариваем, выпиваем. Вдруг раздается стук в дверь, и к нам вваливаются телекамеры, прожекторы, микрофоны под предводительством Эльдара Рязанова, снимавшего телерепортаж об этом празднике. В обычной жизни я его очень люблю, но тут все удовольствие от общения сразу же было поломано. «Михал Михалыч, только два вопроса», – и началось... В общем, нормальный человек превращается непонятно во что.
– Возвращаясь к вопросу о поглупевшем обществе. Интересно, не с помощью ли телевидения это произошло?
– Конечно, с помощью. Кого на телеэкране можно увидеть чаще всего? Жириновского и других политиков, которые делают себе имя на скандалах, криках и драках. Я все пытаюсь выяснить, какая программа, извините меня за выражение, у партии ЛДПР, и не могу: вижу только драки, скандалы, крики, бодрый вид. И в этом шуме все тонет! Уже никто не возражает, потому что бороться с ним примерно то же самое, что бороться с грохотом электрички. И как не говорить о том, что наше общество поглупело, когда мы видим, какое количество голосов на выборах набирают те, кто собирается вести это самое общество черт-те куда? А поглупело население, конечно, от телевидения – это на сто процентов. Телевидение прислушалось к народу, народ, в свою очередь, – к телевидению. И оба постепенно пошли на дно, потому что каждый опускает другого все ниже и ниже. Сейчас даже телевизионщики научились уважать мою фразу о том, что рейтинг – это послание тупых тупым, хотя поначалу на нее дулись.
– Как-то вы признались, что читали свои монологи для «силовиков», среди которых был и Путин.
– Точнее, это он мне сказал, что помнит мое выступление в ДК Дзержинского в Ленинграде. Дворцом культуры МВД заведовал некий полковник Ронкин, как ни странно, еврей. Под крылышком которого в городе на Неве расцветала довольно смелая по тем временам сатира. Помню, проходил концерт то ли в честь какого-то юбилея, то ли какого-то советского праздника. Я прошел за кулисы, и тут стало мне интересно, сколько в зал пришло народу: отодвинул тихонько занавес и смотрю в щелочку. И тут слышу, как кто-то приблизился ко мне сзади и спокойно так говорит: «Михал Михалыч, не пытайтесь нас запомнить!»
   Я сразу же спрашиваю: «А какой праздник у вас? Что почитать?» Чекист положил руку мне на плечо и тихо так отвечает: «Читайте что угодно, будет приказ – все равно не спрячетесь». Я читал достаточно вольные для тех лет вещи, и они смеялись! При этом у меня было полное ощущение безопасности. Я не был диссидентом, хотя все время балансировал на грани. Другое дело, когда я выступал перед народом, никакая антисоветчина мне не прощалась, а перед ними – пожалуйста.
– Из ваших слов я понял, что с Владимиром Путиным вы общаетесь лично.
– Нет, мы встречались с ним только два раза. Сначала, когда я получал звание заслуженного деятеля искусств, и затем во время вручения мне премии Президента.
– И какое же впечатление у вас осталось после личного общения с Президентом?
– Особенно продолжительного общения у нас не было, всего несколько минут для вопросов-ответов за бокалом с шампанским. Ну а личное впечатление? Скажите, ну какое может быть личное впечатление от человека, закончившего потрясающий курс в разведшколе? Он и не должен быть особо обаятельным – по условиям учебы. Он не должен привлекать внимание и выделяться – по условиям учебы. Но в Путине мне нравится рекомендация Собчака, которого я очень любил. Вот это общая точка, где мы с ним сходимся.
   Правда, сейчас на душе у меня как-то скверно. И последние события в политике говорят о том, что вчерашний день для нас может оказаться светлым. Вот посадки какие-то настораживающие начались. Такое ощущение, что мы опять собираемся вокруг одного человека и спрашиваем друг друга, что он из себя представляет, начинаем надеяться на его личные качества. Ведь на самом деле гарант не он, а мы. Это мы должны быть такими, чтобы нас не надо было защищать.
– А как вам кажется, когда же общество в нашей стране поднимется до уровня общества, ведущего осмысленное существование?
– Думаю, это произойдет, когда в нем победит новая экономическая система, то есть «рынок тире капитализм». Он дает каждому свое дело, независимость, возможность уйти в сторону, не подчиняться начальству и воле большинства, не соглашаться, не голосовать всем скопом «за». А дальше каждый начинает делать свое дело. И возникающая здесь конкуренция просто не позволяет людям сбиться назад в стадо.
– Помню, как-то вы признались, что одним из самых совершенных творений Господа считаете стройные женские ножки. Вы до сих пор к ним неравнодушны?
– Да, это действительно так. Я даже и не знаю, что в природе может с ними сравниться. Вот посмотрел на это произведение искусства, оглянулся, глубоко вздохнул, вздрогнул. Потом, при более подробном общении, акценты переносятся на другое. И внешние данные, к которым привыкаешь за десять минут, несколько нивелируются. Но все равно на красивых женщин на улице я до сих пор оборачиваюсь.
– Ощущение семейного счастья для вас много значит?
– Ощущение семейного счастья складывается из твоего ума и ума того, кто живет рядом с тобой. Из того, что ты вдруг находишь поддержку, особенно когда ее не ждешь, переживание за тебя, и опять же, когда не ждешь. Потому что, когда ждешь, – это не так интересно. И вдруг на фотографии, которую тебе передают знакомые, ты видишь, с какой любовью на тебя смотрят. В момент съемки ты ничего не заметил, и вдруг обнаруживаешь такую любовь, обожание и преданность, от которой приходишь в неуравновешенное состояние. Наверное, это и есть то самое семейное счастье, о котором вы меня спрашиваете.