В годы войны я командовал танковым батальоном, был трижды ранен. Знаю не с чужих слов, что это за штука – осколки снарядов в теле. Хорошо знаю! И все же я не мог даже предположить, что со мной случится такая история...
Пассажиры нервничали: в Ларнакском аэропорту, что на Кипре, заканчивалась посадка на рейс Москва – Ларнаки – Тель-Авив, а мне все никак не удавалось пройти еще один таможенный досмотр, хотя ничего недозволенного в моем багаже не было. Но стоило мне подняться на площадку специального турникета, как раздавался пронзительный предупреждающий сигнал.
Уже лежали на столе «изъятые» ключи от квартиры, наручные часы, монеты... Таможенники с недоумением разводили руками. Повинуясь приказу, я зашел в служебное помещение и начал раздеваться.
– Десятки раз проходил таможню, – сказал я. – И ничего такого не случалось!
– В Ларнаки сверхчувствительная аппаратура, – заметил переводчик. И вскрикнул вдруг, взглянув на экран рентгеновского аппарата: – Да вы нашпигованы металлом!
И переводчик был прав: действительно, я был «нашпигован» осколками брони «тридцатьчетверки» – танка, в котором я, командир батальона, участвовал в своем последнем, тяжелейшем бою 13 августа 1944 года при штурме польской крепости Осовец. Снаряд угодил в мой танк.
О боевых эпизодах
...Отчетливо вспомнил этот и другие бои, а также тот, за который был удостоен звания Героя Советского Союза. Часто приходится слышать, что боевые эпизоды прошедшей войны представляют интерес только для историков и военных специалистов. Но вдумчивый человек увидит в боевом эпизоде не только отдельное происшествие, но и самую жизнь его участников – солдат и офицеров; поймет их чувства и переживания. Знаете ли вы, что значит встать из окопа в полный рост и под огнем противника устремиться в атаку? Двинуть танк на огнедышащий дот или дзот противника? Что значит для командира отдать боевой приказ, в результате которого могут погибнуть подчиненные и товарищи? Мужество и страх, самоотверженность и ненависть к врагу вмещает в себя это слово – БОЙ.
А сколько их было, разных боев?.. Попытки нашей пехоты форсировать Днепр в верховьях, в районе Могилева были отбиты. Немцы засели на высоком правом берегу и подавляли любые намерения наших войск перейти реку. Смельчаков, которым удавалось выбраться на правый берег, расстреливали в упор. Вода в реке покраснела от крови. Наступление захлебывалось. И тогда командующий фронтом приказал бросить на помощь пехоте танки. Но сколько ни пытались саперы навести для боевых машин понтонные мосты, немецкая артиллерия разносила их в щепки.
Мы уперлись в мощную оборону немцев, которую они возвели на Днепре за три года оккупации и названную ими «Восточным валом». Неприступную для советских войск, как об этом было объявлено. Этому стратегическому направлению фашисты придавали очень большое значение. За верховьем Днепра открывалась дорога в Польшу и Восточную Пруссию. Время уходило. Обстановка ухудшалась и требовала решительных и неординарных решений. Мне сообщили, что перехвачена шифровка Гитлера командующему могилевской группы войск генералу Мюллеру. Гитлер потребовал немедленного вывода немецких войск из Могилева на Минск.
Осуществление этого приказа привело бы к многократному увеличению немецких войск в Минске и обернулось бы для нас дополнительными жертвами. Но Днепр в верховьях совсем не так широк, как в середине и низовьях, и птицы его перелетают, и хороший пловец переплывет. А шестами промерили – не так и глубок.
И вот в самой гуще танкистов батальона родилась дерзкая идея: форсировать Днепр своим ходом по дну реки. Но «тридцатьчетверки» – все-таки полевые танки, а не амфибии, о которых, кстати, тогда и слыхом не слыхали. Выручила солдатская смекалка.
Знаете ли вы, что такое «сапун»? Это один из элементов танкового двигателя. Он засасывает воздух и подает его к мотору. Так вот, к сапунам прикрепили автомобильные резиновые камеры для того, чтобы они высовывались над водой, и подстраховывали их поплавками из бревен – чтоб не затонули. Теперь предстояло найти неглубокое место, где машины могли бы пройти по дну, которое максимально скрыто от противника.
Вскоре такое место было найдено. Но и этого оказалось мало. Следовало законопатить отверстия в танковых корпусах, закрыть дула пушек и пулеметных стволов. Танк, поднявшись на берег, должен сразу же открыть огонь. Ясно, пыжи-пробки для этого не годятся. Орудие, заткнутое пробкой, разорвало бы при первом выстреле. После недолгих споров решили дула пушек и пулеметов закрыть плотной промасленной бумагой, а отверстия в корпусах заткнуть паклей. Этого добра здесь оказалось вдоволь – в разобранном доме на берегу реки.
Картина смерти
Под самое утро 27 июня, едва забрезжил рассвет, взвыли моторы, и танки двинулись к реке. Одна за другой машины вползали в реку и скрывались в ней. И только по деревянным поплавкам можно было проследить подводный путь танков. Они уверенно двигались вперед, приближаясь к правому берегу. И вот снова послышался нарастающий гул моторов... Показался зеленый камуфляжный ствол танковой пушки... И первая громадина – мокрый танк, облепленный водорослями, похожий на морское чудовище, выполз на берег. Не останавливаясь, развернулся и с ходу открыл огонь по ошалевшему противнику. А следом выполз и вступил в бой второй, третий, четвертый...
Весть о том, что танкисты перешли Днепр, распространилась мгновенно и вызвала у наших воинов восторг. С криками: «Ура-а!» они бросились в реку кто как: и на плавсредствах, и просто саженками, – помочь танкистам удержать и расширить отвоеванный кусок родной земли.
Оценив обстановку, я повел батальон на шоссе Могилев – Минск. Мы перерезали его в тот момент, когда генерал Мюллер вытягивал свои войска на Минск. Удар наших танкистов оказался для немцев полной неожиданностью. Всей своей мощью «тридцатьчетверки» врезались в колонны врага, сокрушая огнем и сталью его живую силу и военную технику. Однако, несмотря на огромные потери, фашистам удалось перегруппировать свои силы и подтянуть свежие войска. Развернулись тяжелейшие кровопролитные бои, которые продолжались несколько суток. В ходе этих боев враг прилагал бешеные усилия, чтобы вырваться из стального кольца окружения.
В этих боях был тяжело ранен командир нашей танковой бригады полковник Ершов, убит командир второго батальона майор Погодин, погиб командир противотанковой батареи капитан Гапа. Был ранен и я. Но, к счастью, остался в строю.
Командование 49-й армии, в составе которой находилась наша бригада, приказало все танки сосредоточить в первом батальоне и подчинить мне. Время шло, бои не утихали. В один из дней гитлеровцы пошли на чудовищное злодеяние. Из окрестных деревень они согнали на шоссе стариков, женщин и детей и погнали их, кричащих и плачущих, впереди своих войск. Они знали, что советские танкисты не будут стрелять по своим людям, и надеялись таким образом пробить брешь в советских войсках.
Эта картина потрясла наших воинов. Часть пехотинцев дрогнула. Я, боясь, что это может обернуться большой бедой, выскочил из танка, и мне удалось из горящей штабной машины выхватить гвардейское знамя бригады и высоко поднять его. В это время танковый взвод старшего лейтенанта Наконечного нанес внезапный удар с фланга и отсек советских людей от фашистских войск.
Наши люди были спасены. Поднятое мною гвардейское Знамя вдохновило наших воинов. В едином порыве танкисты, пехотинцы, артиллеристы обрушились на врага. К исходу четвертого дня фашисты сдались. За эти бои командование представило меня к званию Героя Советского Союза. В представлении говорилось: «...Выполняя боевую задачу, тов. Марьяновский, командуя танковым батальоном, 27 июня 1944 года умелым обходным маневром вышел на дорогу Могилев – Минск и отрезал пути отхода противнику из Могилева...»
Шли месяцы. Я думать забыл об ушедшем по инстанциям представлении. Мало ли их оседало в столах военных чиновников?
Но вот после очередного тяжелого ранения, полученного в Польше, в марте победного сорок пятого, после госпиталя я решил съездить из Пятигорского санатория к сестре в Ташкент. Приехал в Баку и стал ждать парохода, чтобы пересечь Каспий. Погода была скверной, море штормило, дул сильный северный ветер. Отъезд то и дело откладывался. К концу подходили деньги и талоны на питание. Однажды по дороге в порт, куда я уже в который раз ходил узнавать об отплытии парохода, мне попался на глаза стенд со свежей «Правдой».
Внимание привлек очередной Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза. Я стал читать фамилии удостоенных высшей награды. И вдруг... увидел свою – Марьяновский Моисей Фроимович. В ту же ночь я выехал в Москву.
А вот чем закончилось мое недавнее путешествие.
...Когда я возвращался из Израиля в Москву, таможенный начальник Ларнакского аэропорта выстроил в мою честь всю свою команду и самолично проводил меня к самолету. Честно говоря, мне было это очень приятно. И я гордился нашей Советской армией, армией Победы.
* * *
Я грежу… Нет, я вправду
верю, –
солдату грезы ни к чему, –
что вот вернусь,
открою двери
и снова юность обниму.
Но давят что ни день –
весомей,
на плечи ремни портупей.
Оставил юность я не в доме,
а где-то на лесной тропе.
И я тужить по ней не стану:
ведь и затем идут бои,
чтобы, в глаза ребенку глянув,
найти вчерашние,
свои.
М. МАКСИМОВ, немецкий тыл, 1942