Весной 1941 года я поступил в Одесское артиллерийское военное училище, а уже летом его эвакуировали. Мы, курсанты, пошли колонной на северо-восток. За первые два дня мы прошли 50 километров. Тащили до Николаева две 203-мм гаубицы, а это – очень серьезные орудия... Дальше нас повезли. До Запорожья ехали нормально. Потом нас начали бомбить! Здесь я и получил свое первое, правда, легкое, ранение, вроде зарубки на память…
О Сталинграде и Толстом
В начале августа 1942 года мы прибыли в свой будущий штаб дивизии, в Сталинград. А нас, артиллеристов, – всего два офицера и комполка майор Цыганков. Теперь он стал начальником артиллерии в 10-й дивизии НКВД, которая была хорошо укомплектована по тому трудному времени. Кроме того, нам были приданы другие разрозненные части: остатки двух изрядно потрепанных дивизий, человек по пятьсот в каждой, и еще политическое училище (тоже человек четыреста или пятьсот). Командиром нашей 10-й дивизии НКВД был полковник А.А. Сараев.
Ему подчинялись и все остатки разбитых частей, подошедшие в город...
Нашу истерзанную дивизию НКВД бросали на подкрепление в обескровленную тяжелыми боями 62-ю армию, где было девять тысяч человек. У немцев было многократное превосходство в силах, и они были уверены в своей победе. 23 августа, после прорыва немцев в районе хутора Вертячий, их передовые отряды вышли к северной части Сталинграда. Встретил их огнем наш 282-й стрелковый полк 10-й дивизии НКВД, учебный танковый батальон тракторного завода и зенитный полк. В первый же день было подбито 70 немецких танков! Так мы выбивали превосходящие силы противника. Но они все прибывали: со стороны Вертячего на Сталинград двигались 14-й механизированный корпус и 51-й армейский корпус немцев.
Только в ночь на 14 сентября вошла в Сталинград 62-я армия через нашу переправу. А первой переправилась свежая 13-я гвардейская дивизия Родимцева.
В этот день 62-ю армию принял генерал-лейтенант Ф.И. Чуйков. И сразу он бросил два полка этой дивизии на взятие Мамаева кургана. Мамаев курган, за который мы дрались, значился на карте как высота 103,5 м. Она давала обзор всего города и большого участка Волги. За этот обзор мы и сражались: ведь кто больше видит, тот лучше стреляет!..
Господствующая высота была взята. Потери – большие. В конце концов, мне не повезло. Во время налета «юнкерсов» (а бомбы они бросали с высоты 200 м) я был ранен в ногу выше колена. Перевязала меня местная девушка, сняв со своей головы белую косынку. С виду она была совсем молоденькая, почти подросток. Но не побоялась крови, которая била ключом из моей глубокой осколочной раны. Сделала все как нужно. И потом еще подушку под забинтованную ногу положила. Я на время потерял сознание, а когда вернулся из забытья, спросил эту девушку, как ее зовут. Она ответила коротко: Тамара.
После войны я искал ее, приехав посмотреть на отстроенный заново Сталинград. Но, к сожалению, не нашел. Не каждый, кто спасал нас тогда, оставлял свой адрес. Да и был ли он в разбомбленном городе? В госпитале я узнал, что наши под Сталинградом окружили и пленили огромную армию генерала Паулюса со всеми его «превосходящими силами».
Сталинград выстоял.
В 271-м полку я был командиром батареи. В районе Ельшанки – раньше это была южная окраина Сталинграда, сейчас почти центр – немцы прорвали линию фронта. И я как раз там находился вместе со своей батареей. Начальник штаба капитан Золотов приказал выбить немецких автоматчиков с этого участка. У меня в батарее осталось шестнадцать человек. Поднимаю их в атаку. Примкнули штыки: «За Родину! За Сталина! Бей фашистов!» Мат-перемат, все кричат, друг друга подбадривают, чтобы не так было страшно.
Немцы уже расположились в окопах и готовились к следующему броску. Все с автоматами, с винтовками и штыками-тесаками. А у нас в руках винтовки Мосина. Они со штыками раза в полтора выше человеческого роста.
Ворвались мы на позицию к фашистам. Они бежать. Мы за ними. Несколько раз я штыком кого-то проткнул. Помните, как у Толстого в «Хождении по мукам»: «Я колю, а он мягкий»?! Вот то же самое и я почувствовал. Очень неприятное ощущение. Пробежали мы метров двести–триста. Смотрю, а немцев-то уже и нет. Атака закончилась. Я своим артиллеристам кричу: «Назад! Всем к пушкам!» А они разгоряченные, глаза горят. Готовы дальше наступать. А не на кого. По пути подобрали своих раненых и убитых. Восемь человек мы тогда потеряли из шестнадцати. Вернулись. Золотов нас похвалил. Пригласил меня на обед. А я никак не могу в себя прийти, успокоиться. Страшное перевозбуждение. Аж трясет всего…
На момент формирования наша 10-я дивизия НКВД имела пять полков. В каждом около двух тысяч солдат. Через месяц непрерывных боев в полках насчитывалось по двадцать–тридцать человек. Остальные остались в Сталинграде. Навечно.
О телефонном звонке Сталина
17 января 1943 года я был наконец выписан, к великой моей радости. И в тот же день получил обрадовавшую меня телеграмму – от командующего артиллерией 10-й дивизии НКВД, уже подполковника Цыганкова. Он просил направить меня после излечения обратно в нашу дивизию! В конце января я прибыл туда командиром полковой батареи стрелкового полка. В феврале наша дивизия отбывала на фронт под Москву, однако из-за начавшегося яростного наступления немцев под Курском нас перебросили на Елец. И затем из 70-й армии НКВД мы перешли в 65-ю армию генерал-лейтенанта Батова Павла Ивановича, впоследствии дважды Героя Советского Союза.
Уже потом, под Курском, на рубеже Кромы-Поныри наша 181-я стрелковая дивизия вошла в состав 13-й армии и сдерживала яростные атаки фашистов, а 12 июля перешла в наступление. Я поддерживал огнем своей батареи батальон 271-го стрелкового полка и подбил там три танка. Командир нашего полка майор Л.П. Дикой, едва узнав об этом, бросился по моему горячему следу расширять горловину для ввода в бой других батальонов. Это стало началом большого успеха нашей дивизии. А наш комдив генерал-майор Сараев Александр Андреевич, когда узнал об этом, подъехал на место действия и, спрыгнув с коня, расцеловал меня по-русски троекратно. Потом сказал: «Ну, молодец, командир! К ордену Ленина за это тебя представлю!»
...После разгрома немцев на Курской дуге 13-я армия генерал-лейтенанта А.П. Пухова продолжала стремительное наступление на юго-запад – в направлении Сум, Конотопа, Борзны, Чернигова. Утром 18 сентября 1943 года наш 271-й стрелковый полк первым подошел к Десне и, с ходу форсировав ее, захватил плацдарм на правом берегу южнее Чернигова. Вслед за полком переправи лась на правый берег и вся наша 181-я Сталинградская (бывшая 10-я стрелковая дивизия НКВД) генерала Сараева. Мы оказались у южной окраины областного центра – Чернигова. Попытались с ходу захватить город. Но, как доложили разведчики, в нем было полно немцев и танков. Командование наше призадумалось...
А вечером 20 сентября нашему командарму вдруг позвонил сам Верховный, и, как донесло «окопное радио», события разворачивались так: – Товарищ Пухов, доложите обстановку, – сказал Сталин.
– Товарищ Первый! (Сталина по телефону называли Первый.) Тринадцатая армия с ходу форсировала Десну и находится на окраине Чернигова... Но там много танков, а у нас их нет совсем!
– Товарищ Пухов, завтра Москва будет салютовать доблестным войскам тринадцатой армии, освободившей областной центр Украины – древний Чернигов. – И положил трубку...
Командарм срочно вызвал к себе всех командиров дивизий, передал им свой разговор со Сталиным и после небольшой паузы добавил:
– Так вот, дорогие товарищи, если мы этой ночью не возьмем Чернигова, то... меня, в лучшем случае, отправят служить в какое-нибудь училище или райвоенкомат... а вас – под трибунал!
Затем обвел всех отчаянным взглядом и спросил:
– Что вы можете мне предложить?
Наступило долгое тягостное молчание. Потом один из комдивов сказал:
– А чего тут долго раздумывать?! Надо брать город! Но так как у нас в дивизиях много новичков, почти половина – из Азии, я предлагаю в каждом полку создать из славян, уже обстрелянных вояк, по одному штурмовому батальону, усилить их артиллерией, саперами и совершить неожиданный ночной налет на город одними этими батальонами! Немцы ночью, как известно, воевать не любят, да и огонь танков в темноте не точен.
Все согласились с этим предложением.
И вот 20 сентября в 1.00 штурмовой батальон нашего 271-го стрелкового полка, сопровождаемый всей полковой артиллерией (которой в то время уже командовал я) и саперами, бесшумно вошел в город с юга. Не ожидавшие ночной атаки немцы, начав беспорядочную стрельбу, бросили против нассвои танки. Хорошо, что наши пушки двигались вместе с пехотой! Мы сразу встретили немецкие машины огнем из пушек: а ночью танки и вправду, почти слепые, огонь их не точен... В общем, в этой почти четырехчасовой схватке мне с моими артиллеристами удалось уничтожить 5 вражеских танков, защитив от них свою пехоту. В результате нам посчастливилось первыми прорваться в центр города, к зданию обкома партии. Старшина батареи Доможаров быстро нашел у какой-то женщины красную рубашку, прикрепил ее к палке, и в 4.00 эту красную рубашку мы водрузили в качестве знамени на здании обкома.
В этом жарком бою я потерял нескольких своих артиллеристов. Героически погиб командующий артиллерией нашей дивизии полковник Цыганков. Приказ Верховного Главнокомандующего мы выполнили. В 10:00 21 сентября услышали по радио похвалу в наш адрес. Спустя три дня меня пригласил к себе комполка Дикой и, пожав крепко руку, сказал:
– Ты, артиллерист, молодец! Хорошо дрался ночью, умно. Своим огнем из пушек ты уничтожил 5 вражеских танков и спас батальон и полк. За это я представил тебя к высшей награде Родины. К званию Героя Советского Союза.
О лучшем друге и наградах
Не могу не сказать о человеке, которому я обязан своей жизнью. Это мой ординарец Володя Тимошенко. Сибиряк. На два года моложе меня, а уже был женат, и дома у него росли две дочки. Настоящий герой...
Дело было на плацдарме за Днепром. На нашу линию обороны прорвались танки. Раздавили наблюдательный пункт. Командир полка погиб. В тот район срочно перебросили нашу батарею. Мы сразу вступили в бой. Один из танков прорвался, обошел нас сзади и пошел прямиком на пушку, рядом с которой я находился. И тогда Володя оттолкнул меня в сторону, я упал, и он прикрыл меня своим телом. А танк раздавил пушку и четверых моих бойцов, которые были рядом.
И второй такой случай был. На Курской дуге. Две пушки стояли чуть впереди, две – сзади. Немецкий танк из засады подбил передние пушки. Я увидел это и бросился туда. Только потом я сообразил – а чем бы я помог?! А танк продолжал стрелять. И тут я чувствую, что кто-то мне подножку подставил. Я со всего маху падаю на землю, а меня своим телом прикрывает мой ординарец.
В июне 1944 года началось наступление на Новоград-Волынск, что на Западном Буге. И тут-то я был ранен – уже в пятый раз за войну. Мне вообще везло на ранения. Недавно на Курской дуге попало пять пуль шрапнели – в руки и лицо. Теперь вот это касательное ранение в живот! Спасибо еще, что не глубокое. Отправили меня в наш фронтовой госпиталь и там наскоро зашили. А потом еще в киевском госпитале отлеживался, оттуда меня направили долечиваться в Москву.
Вот в этом госпитале разыскали меня ответственные товарищи, чтобы пригласить в Кремль, где мне надлежало получить удостоверение, грамоту и Золотую звезду Героя Советского Союза. И еще одно знаменательное для меня событие произошло в том же году. Вдруг оказалось, что с той вроде бы «потерявшейся» моей «звездочкой» (к которой я был представлен за то, что подбил 11 вражеских танков) произошла необычная история.
Президент США решил наградить высшей воинской офицерской наградой своей страны – «Серебряной Звездой» – четырех советских младших офицеров, отличившихся в боях против гитлеровского вермахта и представленных ранее к нашей советской Золотой звезде. Эти четверо должны были олицетворять разные рода наземных войск на нашем фронте. Словом, меня уже давно хотели вызвать в Москву, но не могли найти (пока я перемещался из госпиталя в полк и обратно в госпиталь) – для вручения американской «Серебряной Звезды». Кстати, тоже пятиконечной, очень похожей на нашу, только на вертикально расположенной красно-бело-синей ленточке. По личной просьбе Рузвельта это поручение выполнил его представитель Гопкинс и наш тогдашний «всесоюзный староста» Калинин.
* * *
Я точно помню и поныне
Вблизи лица
Тот запах крови, и полыни,
И чабреца.
Как в разрастающемся гуле
Ты в той степи
Из сумки, рассеченной пулей,
Достала бинт.
Воспоминанье не утонет
Я счастлив был,
Я помню вкус твоих
ладоней –
Из них я пил.
И, кровь мою со лба стирая
Рывком руки,
Касалась ты ладони краем
Моей щеки.
Дрожащим ковшиком
ладони
Сложила ты
И зачерпнула мне в затоне
Глоток воды.
ПРИПЕВ.
Я точно помню и поныне
Вблизи лица
Тот запах крови, и полыни,
И чабреца.
И он еще сквозь годы веет
Во сне ночном
Мгновенной нежностью
твоею,
Твоим теплом.
Б. ДУБРОВИН