Майору Ивану Кувырдину есть что вспомнить и рассказать. Одни медали и ордена на пиджаке уже говорят о многом. Он воевал на Курской дуге, форсировал Днепр, отбивал Воронеж, Киев и многие другие города Украины и стран Восточной Европы. В свои 87 он все еще занимается трудовой деятельностью и встречает людей в собственном кабинете. Его руку жмут с удовольствием, практически не замечая, что поднять ее ему стоит порядочных усилий.
- Как началась для Вас война?
– Как и у многих. Весть о войне застигла меня в поле, где я работал. Тут же началась всеобщая мобилизация. Вскоре мой отец погиб на фронте, и я просто не мог остаться дома. Быстро окончил командирские курсы, получил младшего лейтенанта и отправился на Воронежский фронт. Не успели доехать, как фашистский самолет сбросил бомбы прямо на железнодорожную станцию. Меня отбросило к кирпичной стене вокзала. Тут же ко мне подбежали четыре молоденькие санитарки, но ранения не было, обошлось уколом. А вот девушкам я пообещал написать. Сначала от- вечали все четверо, потом трое, двое… Дальше письма писала только одна – семнадцатилетняя Валя Ефремова. Я с нетерпением ждал этих завернутых треугольничков. Доходили они не до всех: одного адресата убили, другой – в госпитале…. Читаешь письмецо, тебе написанное, и на душе легче становится.После войны мы с Валентиной Гавриловной поженились.
– А в какие войска Вы попали?
– Нас учили, как пехотинцев, так и досталось. Смог бы стать летчиком или танкистом? Сейчас не знаю, тогда точно бы решился. Хотелось любой возможностью помочь своему городу, стране, людям. А в качестве кого – это не так уж важно. Главное – не быть трусом.
– Какой был Ваш первый серьезный бой?
– Мы как раз отстаивали Воронеж. Ночь была тяжелой, мы бились за каждый дом, за каждый квартал. В жуткий мороз немцев брали в плен и отрезали пути отступления.
– На себе раненых доводилось нести?
– Конечно, куда же без этого. Но если вы спросите, знаю ли я как сложилась их судьба, то я отвечу, что нет. Дотащил к санитарам, на этом и распрощались. Нам просто было некогда сентиментальничать. А сейчас многое забылось, все-таки 65 лет прошло.
– С командованием справлялись успешно?
– Вполне, у меня был взвод второй роты 712-го полка 232-й стрелковой дивизии. Повезло в том, что подчиненные были не на много старше меня. Молодые парни, еще не нюхавшие как следует жизнь… Нам всем вмиг пришлось повзрослеть. Глядя на старшее командование, я старался и к своим ребятам относиться также. Без строгости нельзя, дисциплина необходима, но все и так это понимали. Война... Но внимания друг к другу никто не отменял. Когда мы стояли под Воронежем, сугробы доходили до пояса, земля промерзла сантиметров на пятнадцать. Солдат и рад бы чуток отдохнуть после боя, да где же? Так и спали в снегу, я каждые два часа подходил, будил. Они, сонные, просят еще хоть несколько минут полежать. Нельзя, говорю, братцы, замерзнем совсем...
– Юмор на войне уместен?
– Знаете, с ним все же легче было. Вот, например, я часто вспоминаю случай в поселке недалеко от деревни Сумы. Немец притаился недалеко и мы ждали его только к рассвету. Время от времени с их стороны доносились выстрелы. Раз, и все притихло. Видим: со стороны леса к нам движутся огоньки. Мы, естественно, наготове, уже с гранатами в руках. Вокруг темнота. Ждем. Тут командир соседнего взвода позвал меня и показывает на просвет. Смотрю и вижу – волки. Идут, глазищами сверкают. Все рассмеялись, конечно. А фашистов мы, когда посветлело, все же дождались. Справились с ними даже без «катюш».
– Говорят, немецких солдатов за версту узнать было можно…
– Ну нет. Это все равно, что в одинаковые самолеты посадить немца и русского и сказать – угадай, где кто. Они недаром поначалу так быстро столько завоевали. Хитры – не то слово. И в тыл к нашим переодетыми пробирались, такое тоже помню.
– А страшно было?
– Знаете, как сказала поэтесса Юлия Друнина: «Кто говорит, что на войне не страшно,тот ничего не знает о войне».Я считаю, что она полностью права. Боялись все, просто в бою на то, чтобы вспомнить о страхе, не хватает времени.
– А мысли о смерти тогда в голову не лезли?
– Бывало такое, но только когда затишье. Лежишь в траншее и думаешь: кто знает, как оно дальше будет. Ну а в бою о таком и не думаешь. Идешь напролом, со всех сторон люди, крики, шум... Видите шрам у меня на лбу?
– Только сейчас заметила…
– И шрамы со временем исчезают. А в то время благодаря этой отметине меня чуть с фронта не отправили. Я был не в тесной каске, поэтому осколок меня достал без труда. Сначала ничего не ощущалось, потом только увидел кровь. Меня подхватили под руки и скорее в палатку к санитарам. Те мне голову перевязали и дают направление вгоспиталь, мол, все, свое отвоевал. Я сопротивляться начал, мне же к своим надо! А голова ничего, поболит и пройдет. Уже и пожитки мои скромные доставили и описание остальных ранений. Пришлось стоять до конца, не поеду и все тут.
Посмотрели на меня, ну что с тобой делать, оставайся тогда. Еще пять дней предложили отлежаться, но в тот же вечер я был уже со своими. Замкомандира полка посмотрел на меня строго, затем, смягчившись, спросил: «Ну, как самочувствие?» «Спасибо, хорошо», – отвечаю. А рука – это уже под конец войны досталось. Вначале она вообще висела как плеть. А дома у меня остались лишь дедушка с бабушкой, они написали: «Приезжай, какой есть». Я собрался, но врач меня удержал: «Зачем, каким есть? Я тебе все сделаю». Дальше были операции со сложнейшими пересадками кожи. Тут перешили, там подшили. Что и говорить, мастера своего дела.
– Где вы встретили День Победы?
– Мы шли через Украину,Молдавию и Польшу, а 9 Мая были уже в Австрии. Я помню эту радость, это счастье. Австрийцы тогда еще говорили: «Молодцы русские, сделали немцев». Тут же нас и демобилизовали. Кто-то остался в армии, я же хотел учиться, выбрать что-то ближе к земле, на которой мне когда-то пришлось услышать о начале войны.
– Каков самый тяжелый эпизод на войне для Вас?
– Это даже не сражения, хотя и тогда было ох как непросто. Мы эвакуировали людей около Молдовы, как вдруг услышали детский плач. Сильный, резкий… Его забыть невозможно. Я обернулся и увидел маленькую девчушку около трех лет, она была вся в крови. Рядом лежала убитая мать. Ребенка мы тогда на руках отнесли к машине с красным крестом. Тогда так страшно не было, а сейчас с каждым годом становится больнее и горче за тот плач…
Знаки войны
Года пройдут и не вернутся
Среди волнений и труда,
Воспоминания сотрутся,
И только шрамы – никогда.
И по нестершемуся знаку
Припомнится нелегкий путь
Людей, проверенных
в атаках,
Не в спину раненных,
а в грудь!
Б. ДУБРОВИН