Бывалые солдаты говорят, что страшнее минометногообстрела только рукопашная. Ветеран Великой Отечественной Иван Рыжков знает это лучше всех. Победной весной 45-го полк Рыжкова первым из минометных частей открыл огонь по столице Третьего рейха. Полк за Берлинскую операцию был награжден орденом Александра Невского, Рыжков – звездой Героя Советского Союза.
- Иван Ермолаевич, Вы прошли боевое крещение под Киевом молодым курсантом, враг в тот момент имел уже боевой опыт в Европе. Боялись?
– Нет, этот бой нетрудный был, потому что мы грамотный народ, почти год служили в училище, где военная подготовка была не хуже, чем у немецких солдат. Поэтому встретили мы их очень активно и небезболезненно для них. Да и мы же все пацаны, по сути дела, были, смелости не занимать.
– А страх?
– Страх… Его в то время не чувствовали. Вот к концу Киевской операции немножко было боязно, потому что немцы прилагали огромные усилия, чтобы захватить город, использовали всю технику, любую, какую можно было. Это, конечно, давило на нас, особенно морально.
– В апреле 42-го Вы попали на Брянский фронт, на реке Кшень произошёл бой, за который Вы получили первую награду. Первая награда самая дорогая?
– Да, действительно. Я, правду сказать, не думал, что буду награждён. Получилось так: немцы прорвали оборонуна реке Тим, и мы примерно за трое суток отошли почти на 30 километров, на реку Кшень. Здесь наши войска задержались, почти сутки были бои, потом перебрались на восточный берег, где немцы ощутили нашу мощь. Трое суток продержались, потом линия фронта стабилизировалась. И с осени до января месяца мы удерживали эти позиции.
– Наверно, обороняться и удерживать позиции – это самое тяжелое?
– Враг хоть и имел превосходство, особенно количественное, но мы заранее приготовились – привели огневые системы в порядок. Например, первый день боя: мы заняли огневые позиции, я выхожу на наблюдательный пункт. Со стороны, где ожидается противник, идёт колонна. Разметали её буквально за полчаса, потери колоссальные: 20–30 % личного состава. Это и не дало возможности немцам в этот же день форсировать реку. За ночь мы привели в порядок свои силы, и немцы больше не смогли прорваться к берегу. Наши войска держались крепко, прочно. Враг пытался несколько раз наступать, но безрезультатно.
– В марте 43-го Вас назначили командиром дивизиона…
– Да, это очень ответственно. У нас тогда было шесть миномётов 120-мм. Очень мощное оружие. В одном месте такой урон нанесли врагам, что они на три дня приостановили наступление, а ведь на участке были только мои ребята. Мы потом с соседской батареей даже соревновались: командир с моих наблюдательных пунктов следил за стрельбой, потом со своей сравнивал. В общем, хорошо воевали мы.
– А на Курской дуге…
– Вот здесь уже серьёзные бои были, тяжелые. Но немцы сразу же споткнулись о нашу систему заграждений: траншеи, блиндажи... Два раза врывались и оба раза их отбрасывали. Понесли колоссальные потери. Когда же мы вернулись на место прорыва, поле около деревни Масловка было усеяно берёзовыми крестами. Сколько тел в каждой могиле – не знаю, но поле было 1,5 км на 2 км. И это только на данном участке!
– Что играло большую роль: отвага солдат или грамотное руководство?
– И то, и другое. Воевали все хорошо, у меня нет претензий ни к кому: и евреи, и узбеки, и казахи – все как один.
– Бывали моменты, когда опускались руки?
– Не было такого. Ни у меня, ни у солдат моих. Единственное, в начале самом думал, что не выживу.
– А дезертиры были?
– Нет, когда нас на фронт прислали, разместили во 2-м эшелоне, где около 30 суток обучали, знакомили с миномётом. Только после оказались на огневых позициях. Всё пошло как по маслу, потому что было время научить людей и мо- рально немного подготовить, коллектив узнать. Правда, был один случай, солдат отрубил себе пальцы на правой руке, чтобы не стрелять. В тыл хотел. Он вырубал лес для огневой позиции, говорит, что случайно получилось. Кто его знает. Судить не стали, просто оставили в батарее.
– На подступах к Берлину было чувство победы?
– О, конечно! У нас не было сомнений и в 41-м году, что победа будет за нами. Курсантом был, солдатом, командиром – никаких сомнений. Даже когда отступали, когда почти у Харькова оказались, ни одной мысли и ни у кого.
– А в самом Берлине что происходило?
– В самом начале наши войска быстро подошли, прорвали оборону на реке, углубились километров на восемь. Перед прорывом мы провели арт-подготовку, благодаря чему наносили значительный урон силе противника. Трупы прям в окопах видели… много… В городе за каждый дом приходилось воевать, да что там! За каждый этаж! Ближе к Рейхстагу труднее стало, потому что немцы располагали огневые установки на плоских крышах домов. Если раньше мы воевали за три первых этажа, то тут приходилось сражаться за здание целиком. На одной крыше аж 4 орудия находилось!
Потери были, но меньше, чем немцы рассчитывали. У нас в полку во время боёв в Берлине человек восемь полегло, за 4–5 дней боёв – мизерные потери. А вот пехота немного больше потеряла.
– Были случаи, чтобы немецкие жители к Вам на помощь приходили?
– Нет, только когда мы прятались, помогали. Я одну ночь провёл в подвале, мне уступили уголок с кроватью, хоть за 4 дня боёв поспал как следует. Солдаты со мной были: разведчик и телефонист, разведчики спали, а телефонисты – нет, им нельзя. Они начеку всегда.
– Когда пришло осознание конца войны? Что совсем всё, можно выдохнуть?
– Это в Берлине. Мы почти подошли к Рейхстагу, немцы оказывали в одном квартале усиленное сопротивление, осо- бенно на чердаках, на крышах. Трудно нам дался этот квартал, но когда овладели им, я построил весь полк, поздравил с окончанием войны, хотя ещё и город не капитулировал, но я знал – пока нас перебросят на восток – километров за триста, немцев уже перебьют. По сути дела, для нас так и закончилась война.
– Военные будни, когда нет боевых действий, какие они?
– Бой, на самом деле, никогда не кончался, даже если мы оборонялись, огонь постоянно вели и мы, и немцы.
– С пленёнными немцами как полагалось обходиться?
– В тыл надо было отправлять. Но было по-разному. Однажды привели человек шесть, а командир полка еврей был, всю его семью – отца, мать, жену, детей – фашисты побили. Он глянул сурово и тут же приказал: «Расстрелять!» Мы с комиссаром стали отговаривать, мол, не стоит, отправим в тыл, там разберутся, он слушать нас не стал.
Солдаты отвели пленных подальше, постреляли для шума, а немцев из полка выслали.
Не знаю, как в других местах, но у нас сдавались ещё до Берлина, довольно много. Однажды человек пятнадцать пришли. В 42-м и 43-м такой массовой сдачи не было. А потом и в бою чувствовалось, что понимают немцы – проиграна война.
– Случались чудеса на фронте?
– Было, конечно. В Белоруссии, в одном селе, чуть ли не рота осталась в деревне, которую захватили немцы. На-ши ребята не сдались. Человек 25– 30 больше суток сопротивлялись, пока им не помогли.
– А самый страшный бой?
– Бой любой страшный. Я не знаю, что можно сказать о 41-м годе. Там часто чудом выбирались, особенно при обороне Киева. Оставался буквально десяток человек в роте против двухсот–трёхсот немцев. Мы сражались до ночи, а ночью отходили. В 42-м и 43-м годах на плацдармах были тяжёлые бои. Ведь маленький плацдарм обстреливается пулемётным, винтовочным огнём. Про артиллерийский вообще говорить нечего.
– А боевые товарищи, друзья?
– Конечно, были, да ещё какие! В полку у нас было два начальника взвода – замечательные люди. Один из них стал вместо меня командиром батареи, а я перешёл в командиры дивизиона. Опанасенко, украинец. Воевали до конца. Лавреньев был хороший командир, но выбыл по серьёзному ранению перед Курской битвой. Наверно, месяца четыре отсутствовал, потом добился возвращения. Мы его сразу командиром батареи назначили. Семья его была в Сибири, три сына. Когда он в госпитале оказался, мы собрали вещи кое-какие: тех, кто погиб, у старшины что-то нашлось – хорошая посылка получилась.
– Вы тоже были ранены в Берлине?
– Да, мне шею пуля просверлила.
– И остались в бою?
– Рану перевязали, суток пятнадцать походил с повязкой, и всё прошло. До этого в голове осколок был, снаряд разо- рвался на Курской дуге, прочесал меня.
– В госпиталь не отправили?
– Нет, я вообще в госпитале не был. Два ранения всего, а так.. ушибы были.. позвоночник.. больше полумесяца не мог разогнуться. Потом прошло. Да и не до ранений нам было, не чувствовали.
– На войне Вы были молодыми совсем, и романы случались, наверно?
– А как же! Как же без этого! Много! Дело-то молодое. Я и женился на войне. Она была младшим врачом полка, млад-шим лейтенантом, по-моему. На фронте и расписались, в перерыве между боями. В полку у нас была врач, супруга моя, и ещё три фельдшера по дивизионам – четыре женщины всего.
– Немного на весь полк…
– Ну а что ж сделаешь? Зато как мы их оберегали!
Песни строка
За долгие годы в дорогах
жестоких,
В сиротстве,
В потерях,
В строю —
Нечаянно
Песни услышанной строки
Тропу выпрямляли мою.
Добро зажигали
И злобу гасили,
Отчаянью наперекор,
И мужеству — нежность,
И слабости — силу,
И сердцу давали простор.
И я, испытавший бои
и потери,
Живу, отвергая покой,
Чтоб в песне любви,
Доброты и доверья
Остаться хотя бы строкой.
Б. ДУБРОВИН