«Зажигалка» Евгений Евтушенко

 Сколько бы ни подтрунивали младшие поколения над идеалистами-шестидесятниками, они не сдают своих позиций в культуре. Евгений Евтушенко бросает вызов попсе и вновь готов «зажигать на стадионах».

 В декабре в спорткомплексе «Олимпийский» (Москва) и в Ледовом дворце (Санкт-Петербург) состоится премьера рок-оперы «Идут белые снеги…», созданной поэтом в содружестве с композитором Глебом Маем.

 – ЕВГЕНИЙ Александрович, ваша творческая судьба сложилась очень успешно – в нашей литературе вы задаете тон уже более пятидесяти лет. Расскажите, в чем исток вашей поэзии.

 – Когда в 1941 году началась война, мама отправила меня из Москвы на станцию Зима к бабушке. Так получилось, что я добирался туда 4,5 месяца. По дороге, чтобы прокормить себя, выступал перед людьми на перронах – пел песни. И помню, как за мое выступление одна женщина-крестьянка разломила свой кусочек хлеба и дала мне половинку, которую я тут же съел. Увидев, как я голоден, она отломила от своего кусочка еще половинку и опять протянула мне. И я вдруг понял, что эта женщина олицетворяет для меня Родину, перед которой я в неоплатном долгу. Из этого чувства благодарности во мне и родился поэт. Я – ребенок Великой Отечественной войны. Эта война отобрала у нас нормальное детство, но она и дала – драгоценное чувство народа, которого, на мой взгляд, напрочь лишены современные поэты.

 – Как вам кажется, сейчас поэзия нужна людям?

 – Да. Люди чувствуют себя брошенными. Сейчас в климате – период глобального потепления, а в отношениях людей – глобальное похолодание. Нам всем не хватает теплоты, доверительности. Поэзия может в этом помочь. Ведь стихи – это всегда откровенный разговор. Самое великое дело, когда вы можете рассказать человеку, что с вами случилось. Это самое главное чудо жизни, особенно, когда вы можете довериться незнакомому человеку. Люди, которые умеют исповедоваться, не кончают жизнь самоубийством. Люди, которые «забивают» все в себя, склонны к суициду. Вся моя жизнь исповедана в стихах и в прозе. Сейчас на мои выступления приходит очень много молодежи. Тяга к поэзии необыкновенная.

 – Сейчас в Москве настоящий расцвет клубной поэзии. Проходят многочисленные вечера, фестивали. Вы следите за этим?

 – Я не имею возможности ходить в клубы. О современной поэзии сужу по Интернету, например, по сайту «Вавилон». То, что там читаю, – меня не впечатляет. Блок как-то сказал, что большой поэт всегда ставит перед собой большие задачи. И лишь в этом случае он добьется хотя бы маленьких успехов. Мне кажется, что современные молодые поэты не ставят перед собой больших задач. Их установка – «мы никому ничего не должны». Они нарочито маргинальны. Одно дело, когда людей делала маргиналами сама общественная жизнь, выбрасывая их на обочину социума. Так было с «лианозовцами», например с Игорем Холиным, поэзию которого я очень люблю. Но когда люди выбирают маргинальность в литературе по собственному желанию – меня это удивляет. Настоящий поэт всегда хочет выйти к людям, хочет быть услышанным. А когда ему все равно, слушают его или не слушают, – я не верю в серьезность этих людей. Вы знаете, даже Пастернак хотел быть услышанным. Поэтому к концу жизни он сделал свою поэзию такой прозрачной. Он хотел быть понятным. А в начале только единицы могли прорваться через его «кроссворды слов».

 – Вы всегда очень ярко и необычно одеты. Виктор Пелевин даже высмеял вас за эту особенность в одном своем романе…

 – Краски моего детства – это цвет хаки и цвет черного лагерного ватника. В зрелости мне всегда хотелось компенсировать этот недостаток радостных цветов моего детства. Мне нравится носить красивые яркие вещи. То, что я ношу, вы ни на ком больше не увидите.

 У меня индивидуальный стиль. Я сам придумываю дизайн своих рубашек, сам выбираю для них ткань. В юности мог вышить рубашку крестиком. Иголку в руках держать умею до сих пор. Что касается Пелевина. Когда однажды я с ним разговаривал по телефону, он начал читать мои стихи… прямо штабелями. Мне это важно.