Во втором часу ночи на 16-е (по нынешнему стилю 26-е) ноября 1671 года в московский дом боярыни Феодосии Прокофьевны Морозовой явились архимандрит Чудова монастыря Иоаким (будущий патриарх) и думный дьяк Иларион Иванов.
Боярыня знала о визите ночных гостей, догадывалась она, наверное, что посланы незваные гости ни кем иным, как государем Алексеем Михайловичем. Впрочем, войдя в палаты с «великой гордостью», архимандрит Иоаким объявил об этом открыто. Услышав только, как в городской усадьбе отворились большие врата, и, осознав, кто к ней пожаловал, боярыня Феодосия Прокофьевна поступила довольно радикально: демонстративно возлегла на пуховик под иконой Богородицы Феодоровской. А находившаяся в доме ее сестра – княгиня Евдокия Прокофьевна Урусова пошла в особый чулан, где тоже улеглась на постель.
Войдя в спальные покои Морозовой, посланный царем архимандрит потребовал, чтобы боярыня встала и почтительно выслушала монарший указ. Феодосия Прокофьевна не повиновалась. Тогда царский посланец начал допрос: «Како крестишися и како еще молитву твориши?» В ответ боярыня показала ему двуперстие и произнесла: «Господи Исусе Христе, Сыне Божии, помилуй нас! Сице аз крещуся, сице же и молюся».
Ответ был исчерпывающим: двуперстие – символ древней русской веры, не поврежденной «никоновыми новинами», а каков символ, такова и вера. Вскоре непрошенные гости нашли в чулане княгиню Урусову. На вопросы та дала столь же прямой и решительный ответ: «Сице аз верую» – «Также и я верую». Сомнений не оставалось – и та, и другая, московские аристократки держались старой веры.
С этим архимандрит Иоаким помчался на царский двор и лично доложил государю об итогах розыска. Получив от Алексея Михайловича новые инструкции, Иоаким вернулся в дом Морозовой на Никитской улице и продолжил допрос, теперь уже прислуги.
В итоге челядь была разбита на две группы: слева были собраны те, кто отрекся от старой веры, а справа – сохранившие верность своей госпоже и «древлему чину».
Сама же хозяйка продолжала возлежать на пуховике и попросту игнорировала следствие. Тогда архимандрит-следователь приказал: «Полно тебе жити на высоте, сниди долу, востав, иди отсюду!» Иными словами: «Хватит тебе жить в боярских покоях, встань и сойди вниз, уходи отсюда». Феодосия Прокофьевна не сдвинулась с места. Слуги принесли кресла, по приказу Иоакима посадили в них упорствовавшую боярыню и на руках понесли вниз. Затем боярыне Морозовой и княгине Урусовой надели «железа конские», т.е. цепи, и поместили под стражей в подклете дома, «в людских хоромах». Это был домашний арест.
По современным меркам, событие более чем достаточное, чтобы попасть в раздел светской и криминальной хроники. Однако в Московии конца XVII века таковых СМИ еще не существовало. Правда, одна газета все-таки была – «Куранты». Издавалась она Посольским приказом и представляла собой своего рода дайджест иностранной корреспонденции – переводных заметок из иностранной прессы и донесений русских дипломатов и купцов из-за границы. Внутренняя жизнь страны «Куранты» мало интересовала, так что происшествие с сестрами Соковниными (такую фамилию носили боярыня Морозова и княгиня Урусова в девичестве) на газетные страницы попасть не могло. Откуда же мы знаем подробности этого происшествия, как, впрочем, и обстоятельства трагического финала в жизни двух московских аристократок-старообрядок?
Дело в том, что существует уникальный источник – «Повесть о боярыне Морозовой». Причем эта повесть сохранилась в двух редакциях – краткой и пространной. Специалисты утверждают, что написана она была вскоре после кончины мятежной боярыни (1675 г.), а ее составитель принадлежал к ближайшему кругу Морозовой и, по всей видимости, даже встречался с ней во время заключения. И хотя «Повесть…», особенно краткая ее редакция, носит явно назидательный характер – ведь это по сути житие старообрядческой святой! – в ней много элементов хроники, иными словами, репортажа. Собственно эта повесть в различных списках и редакциях в те времена «работала» как привычные нам сегодня СМИ, прежде всего в старообрядческой среде.
В «Повести …» описан такой эпизод. По времени он относится к 17 (27) или 18 (28) ноября 1671 года. Уже три дня Морозова провела в «людских хоромах в подклете». Теперь же ее заковали в цепь с огорлием (т.е. ошейником), усадили в дровни и повезли для допросов в Чудов монастырь в Кремле, а затем на подворье Псково-Печерского монастыря. Это подворье находилось тогда в Белом городе, на Арбате (сейчас это район Смоленской площади). Однако за год с небольшим до описываемых событий подворье было выкуплено у Печерского монастыря Приказом Тайных дел и использовалось как государственная тюрьма. Так вот, согласно почти документальной записи в «Повести о боярыне Морозовой», на пути в Чудов монастырь произошло следующее:
«И везена бысть мимо Чудова под царские переходы. Руку же простерши десную свою великая Феодора и ясно изобразивши сложение перст, высоце вознося, крестом ся часто ограждаше, чепию же такожде часто звяцаше. Мняше бо святая, яко на переходах царь смотряет победы ее, сего ради являше себе не точию стыдетися ругания ради их, но и зело услаждатися любовию Христовою и радоватися о юзах». На привычном русском языке этот эпизод нам пересказывает знаменитый историк И.Е. Забелин: «Когда ее везли Кремлем, мимо Чудова монастыря, под царские переходы, она, полагая, что на переходах смотрит царь на ее поезд, часто крестилась двухперстным знамением, высоко поднимая руку и звеня цепью, показывая царю, что не только не стыдится своего поругания, но и услаждается любовью Христовою и радуется своим узам».
Эта сцена, описанная в повести с обстоятельностью очевидца, два века спустя возведет боярыню Морозову в ранг исторической героини национального масштаба. Ведь именно унизительный проезд аристократки-старообрядки в простых дровнях с «чепью на вые» изобразит на своей картине Василий Суриков. Картина «Боярыня Морозова», или в первоначальной версии «Поругание боярыни Морозовой», без сомнения, знакома всем. А впервые она была представлена на XV передвижной выставке 1887 года сначала в Петербурге, а потом в Москве. А затем уже это гигантское полотно (3,04 на 5,86 м) приобрел для своего собрания знаменитый российский предприниматель, меценат и коллекционер П.М. Третьяков. Кстати, старообрядец. А цена той покупки была немаленькой, вернее, очень даже солидной – 25 тысяч рублей.
Примечательна реакция современников на эту картину. На выставке передвижников к «Боярыне Морозовой» было трудно подобраться из-за скопления народа. Однако только три человека публично дали картине и ее главной героине положительную оценку. Писатель В.Г. Короленко: «Есть нечто великое в человеке, идущем сознательно на гибель за то, что она считает истиной. Такие примеры пробуждают в нас веру в человеческую природу, подымают душу». Писатель В.М. Гаршин: «Такого изображения нашей старой, допетровской толпы в русской школе еще не было. Кажется, вы стоите среди этих людей и чувствуете их дыхание». Художественный и музыкальный критик В.В. Стасов: «Суриков создал теперь такую картину, которая, по-моему, есть первая из всех наших картин на сюжеты русской истории. Выше и дальше этой картины наше искусство, то, которое берет задачей изображение старой русской истории, не ходило еще».
При этом официальная критика, ориентированная на государственное православие, довольно критически отзывалась о личности главной героини картины, а значение этого художественного полотна выставляла просто крамольным. Например, одна из рецензий называлась так: «Пропаганда раскола посредством кисти художника». Автором этой статьи был профессор Московской духовной академии по кафедре истории и обличения русского раскола, известный писатель Н.И. Субботин. Кстати, именно проф. Субботин впервые опубликовал житие боярыни Морозовой, причем в том же 1887 году.
Но, как говорится, «vita brevis, ars longa» – «жизнь коротка, искусство долговечно». Коротка оказалась жизнь самой Феодосии Прокофьевны Морозовой. Она умерла голодной смертью в ночь с 1 (11) на 2 (12) ноября 1675 года в земляной тюрьме Боровского острога, «пятисаженной яме», в возрасте 43 лет. Память о «мученице древлей веры» сохранялась только в старообрядческой среде и для русской религиозной традиции в целом была достаточно маргинальной. Но суриковское полотно сделало мятежную боярыню одной из самых известных и трагических фигур отечественной истории, а многих заставило задуматься о роли и последствиях раскола в истории России. Причем не только XVII века.
И последнее. Финальные эпизоды из «Повести о боярыне Морозовой» совершенно по-новому читаются после всего, что мы узнали о человеческих катастрофах XX века, о ГУЛАГе, Освенциме… В этих великих трагедиях каждая загубленная человеческая жизнь имела свой трагический голос. На пороге голодной смерти в земляной тюрьме Боровского острога Феодосия Прокофьевна не выдержала и «взалкала». Призвав стражника, она попросила: «Раб Христов! У тебя отец и мать живы или преставились? Если живы, помолимся о них и о тебе, если же умерли – помянем их. Умилосердись, раб Христов! Совсем изнемогла я от голода и хочу есть, помилуй меня, дай мне калачика». Служивый отвечал: «Нет, госпожа, боюсь». Тогда боярыня попросила дать хотя бы хлебца. И вновь в ответ: «Не смею». Умоляла боярыня дать ей хотя бы «мало сухариков», яблочко, огурчик. На всё – отказ. Тогда она попросила исполнить последнюю просьбу – похоронить рядом с сестрою, княгиней Урусовой, которая умерла у нее на глазах в той же «пятисаженной яме».
Вскоре Морозова позвала другого стражника, дала ему свою единственную рубашку и попросила постирать ее: «Раб Христов! У тебя же была мать? Знаю, что от жены ты рожден. Сего ради молю тебя, страхом Божиим защитись: вот я женщина и стесняема великой нуждой, мне нужно срачицу (т.е. сорочку) помыть. И как сам видишь, мне самой пойти и обслужить себя невозможно, скована я, а служащих мне рабынь не имею. Так ты иди на реку и помой мне срачицу сию».
Спрятав ее рубашку под своей одеждой, стражник пошел к реке и, полотно «мыв водою, лице же свое омывал слезами, размышляя о прежнем ее величии, и о нынешней нужде, как она ради Христа терпит, а к нечестию приступить не хочет, сего ради и умирает»...
Александр Пыжиков, доктор исторических наук РАНХ и ГС