Об интересном изобретении сообщали российские газеты 105 лет назад, в сентябре 1912 года. В США в штате Иллинойс некий профессор Дов Эндрю придумал машину для порки.
«Мой механический самосекатель…» «И
В газетах
Пресса подробно описывала техническую новинку. «Аппарат весит 20 фунтов и построен из алюминия и бамбука». «Секущие стержни приводятся в движение зубчатым колесом, соединённым ременной передачей с маховиком». «Машина отпускает 35 ударов в минуту», но «имеет регулятор, позволяющий производить порку с желаемой скоростью». Ещё сообщалось, что увлёченный профессор испытал машину на членах семьи – сыне и жене. Жена обиделась и подала на него в суд. Суд оштрафовал Эндрю на 25 долларов…
Нас заинтересовало не только само это удивительное творение разума и рук, не только юбилей его создания, но и ещё кое-что…
В книгах
На этой странице приведён (с сокращениями) замечательный монолог. Тезисы профессора Эндрю? Нет, ясно же, что речь идёт о России. Цитата – из рассказа А. Куприна «Механическое правосудие». Он был написан за пять лет до изобретения американца – в 1907 году. Господин «в форме Министерства народного просвещения» представляет публике своё детище – агрегат для сечения нерадивых гимназистов. Обосновывает его необходимость. Объясняет устройство. Кстати (педагогическая «фишка»!), караемый сам кидает в машину особые жетоны, запускающие механизм, – и тут подножка под ногами жертву опрокидывает, особые лапы-рычаги укладывают на лавку, и начинается процесс…
К купринскому рассказу мы ещё вернёмся. Но любопытно: примерно в ту же эпоху (в 1914-м) другой классик, только немецкоязычный, Ф. Кафка написал новеллу «В исправительной колонии». Там… нет, не машина для сечения, но тоже приспособление для телесного наказания. В некоем карательном заведении стоит аппарат, выцарапывающий на теле приговорённого нарушенную им заповедь. Выцарапывает, выцарапывает – пока тот не умрёт. При аппарате состоит (и управляет им) офицер, буквально влюблённый в эту умную технику и повествующий о ней в самых возвышенных тонах.
Бродячий сюжет?
Информацию о мистере Эндрю корреспондент «АН» решил проверить по американскому Интернету. Увы – ничего не нашлось. То есть или был такой, да «не отложился», или это вообще фейк 105‑летней давности. Но если и фейк – то не случайный. Фейк хорош, когда похож на правду. А в США, во-первых, в описываемые времена секли вовсю – там последний судебный приговор, связанный с битьём плетьми, был вынесен лишь в 1952-м. Во-вторых, уж больно по-американски выглядит сама идея – совместить технический прогресс и исполнение наказания. Вспомните электрический стул!
Но если практически в то же время подобных изобретателей описывают Куприн у нас и Кафка в австро-венгерской Праге – это что? Случайность? Или в воздухе идея витала? Или в разных странах начали попадаться схожие персонажи – фанатики и поэты телесных наказаний, готовые их совершенствовать и воспевать? А были ли они у нас?
Буквально такие, наверное, нет. Но чем-то похожие… Один, по крайней мере, вспоминается. Представим его (поблагодарив историка Г. Кана, сообщившего сведения об этом человеке).
В жизни
Итак, знакомьтесь – полковник Пётр Иванович Черлениовский. В 1908–1912 гг. – начальник Псковского централа. Этого маленького плешивого усача с живыми чёрными глазками и вечной ехидной улыбкой на устах вспоминают в мемуарах, по сути, все сидевшие в Пскове революционеры. Не запомнить Петра Ивановича было невозможно – он своих подопечных постоянно сёк.
То есть, конечно, телесные наказания в царской России регламентировались законами, уставами, инструкциями… Но речь идёт про одну из самых суровых тюрем империи, открытую вскоре после первой русской революции. Контингент – особо сложный. Если «политики» – то, например, участники недавних матросских бунтов, эсеровские и анархистские боевики, народ жёсткий и убеждённый. Если уголовники – то из самых отпетых. Так что на действия Черлениовского начальство просто закрывало глаза.
При этом его даже не назовёшь таким уж садистом. Тут другое… Черлениовский был, скорее, поэтом розги. Куприн, чей рассказ вышел ещё до того, как полковник прославился, словно предугадал его речи перед арестантами. Пётр Иванович тоже считал сечение самой действенной мерой наказания и охотно объяснял заключённым – почему. Находил для этого самые высокие слова – не зря ведь за пределами своего учреждения слыл человеком просвещённым, был меломаном, возглавлял Псковский музыкально-драматический кружок. Для чистоты сравнения сказать бы, что полковник тоже машину для порки изобрёл. Но нет. Хотя научно-технический прогресс уважал – о чём ниже.
Придраться он мог к чему угодно. Среди высеченных по его приказу заключённых были, например, те, кто: а) не пошёл в церковь; б) не принял яйцо на Пасху; в) записывал в тетрадь стихотворение; г) сорвал цветок с клумбы (пять ударов по числу лепестков); д) «голос не мелодичен»; е) «рожа корявая»; ж) еврей; з) исказил слово «капуста» (червивую капусту на ужин один уголовник матерно назвал «ка…здой») и т.д.
Сама экзекуция происходила так: надзиратели волокут жертву в особую комнату, сдирают одежду, валят на скамью, на голову – одеяло, руки-ноги держат – и засвистели розги. По окончании – 15 суток карцера. Иногда порку можно было прервать, прохрипев «сдаюсь», – сказано же, полковник особым садистом не был, ему лишь требовалось показать, кто здесь хозяин и кто всегда прав.
Правда, если не садист – то как назвать? А чёрт его знает! Похоже, у человека иногда просто ехала крыша. Чем ещё объяснить историю с выпоротой… обезьяной? Черлениовский у какого-то цыгана купил двух мартышек, самца и самочку. А они из клетки сбежали. Но были пойманы. Полковник выстроил зэков во дворе и на полном серьёзе обратился к животным со следующей речью: «Ты, как особа женского пола, по закону освобождена от телесных наказаний. А этому мерзавцу за то, что сам бежал и её соблазнил на побег, – двадцать пять ударов!»
Да, мы же обещали рассказать о его уважении к техническому прогрессу. К Черлениовскому раз пришёл один заключённый, бывший слесарь, сказал, что изобрёл вечный двигатель. Показал какие-то наброски. Пётр Иванович заинтересовался, велел через месяц представить образец. Месяц арестант ширкал напильником. Наконец Черлениовский заявился в мастерскую: «Ну что, вертится двигатель?» – «Почему-то нет…» – «Так ты у меня сам завертишься! Пятьдесят розог и месяц карцера». А через месяц стало окончательно ясно – у этого арестанта неладно с головой (в централе многие сходили с ума), после порки к прежней хвори добавилась эпилепсия.
В общем, про Петра Ивановича можно ещё много рассказывать.
Судьбы героев
О профессоре Эндрю сказано. Герой Кафки в знак протеста против упразднения своей чудесной машины сам ложится под её ножи – и гибнет. Что ж, Кафка – мрачный талант. А Куприн – светлый, и финал его «Механического правосудия» радует читателя. Создатель «самосекателя» хочет показать своё детище в работе, но случайно роняет в устройство для жетонов тяжёлые карманные часы. Подножка, как положено, его опрокидывает, лапы укладывают – и механизм сечёт орущего изобретателя, пока приехавшие пожарные не изрубают машину в щепки. С тех пор он «стал тихим, кротким человеком».
Полковнику Черлениовскому тоже не повезло. Осенью 1911-го из централа всё же вырвалась на волю «малява» с рассказом о том, что там творится. Дело дошло до газет, поднялся скандал, приехала комиссия. Она, может, и не прочь была спустить всё на тормозах, но зэки объявили голодовку – 167 человек (из них 87 – сухую). Эксцесс такого масштаба уже грозил проблемами. Полковник ходил по камерам и растерянно повторял: «Я же вас сёк, как отец родной. Сёк, а у самого сердце болело!» «Давайте меняться, – звучало в ответ. – Мы вас будем сечь, а у нас сердце болеть!» В итоге его с понижением перевели в Кострому. Пётр Иванович приехал туда – и умер. Перенервничал.
«Не делай розги для собственной спины» – есть такая английская пословица.ё
«Мой механический самосекатель...»
ТАК, что мы видим, господа? Поощрительная система отметок, наград и отличий ведёт к развитию зависти и недоброжелательства. Ставить на колени, в угол носом и тому подобное – это часто служит для прочих учеников чем-то вроде общей потехи, балагана. Заключение в карцере отнимает время от учебных занятий. Лишение отпуска только озлобляет учеников и вызывает неудовольствие родителей. Что же остаётся?
(…) Да, милостивые государи, мы ещё не говорили об одной доброй старой мере – о наказании на теле. Апостол сказал: ему же урок – урок, ему же лоза – лоза. Незабвенный памятник средневековой письменности – «Домострой» – с отеческой твёрдостью советует то же самое. Вспомним гениального царя-преобразователя Петра Великого с его знаменитой дубинкой. Вспомним нашего удивительного Гоголя, сказавшего устами простого, немудрящего крепостного слуги: мужика надо драть, потому что мужик балуется (...). Я смело утверждаю, что наказание розгами проходит красной нитью через всё течение русской истории (…) Но признаю, что в телесном наказании в том виде, как оно до сих пор практиковалось, много оскорбительного для наказуемого и унизительного для наказующего. Непосредственное насилие возбуждает с обеих сторон ненависть, страх, раздражение, мстительность. Я отвергаю телесное наказание, но только для того, чтобы снова утвердить, заменив человека машиной. (…)
Вот моё детище! Вот аппарат, который может быть назван орудием механического правосудия. Я не сомневаюсь, что мой механический самосекатель примут во всех школах, училищах, корпусах, гимназиях и семинариях, введут в армию и флот, в деревенский обиход, в тюрьмы, в участки, во все русские семьи. (…) Трудно предугадать будущность этой машины. Разве мог предвидеть великий Гуттенберг, устраивая свой наивный деревянный станок, тот громадный переворот, который книгопечатание внесло в историю прогресса?»
А. КУПРИН
«Механическое правосудие»