22 февраля умер народный артист РСФСР Алексей Васильевич Петренко.
Всем казалось (да и мне казалось): Петренко – глыба, Петренко – гора, Петренко – могучее древо, сто лет простоит. А он был пронизан трепещущими нервами, едва справлялся с потоками треволнений, был беззащитен перед точными поражающими ударами, которые могут нанести человеку только близкие, родные, любимые. Теперь имя артиста некоторое время будет неотделимо от плачевных обстоятельств его смерти: посмотрел передачу по ТВ, где родная дочь от первого брака, проживающая в Германии, высказывала свои к отцу претензии, – и вскоре умер. Мгновенно.
Чтобы годик-другой полежать в постельке, выяснив таким образом, кому он на самом деле нужен. Нет – умер, как дверью хлопнул, точку в споре поставил. Ушёл, потрясённый, рассерженный. Если бы жизнь Алексея Петренко зависела от пожеланий его зрителей! Но нет – жизнь любого, самого выдающегося человека зависит от нескольких близких людей. Даже магическая советская власть, с этой фатальностью боровшаяся (о коллективе думай, о Родине!), ничего тут не переменила.
Жаль с ним расставаться бесконечно. О Петренко никаких споров никогда не было – что он за артист. Понятно, артист отличный, огромного диапазона, неординарного своеобразия. Однако выяснилось это далеко не сразу. Петренко шёл трудным путём освоения профессии, он рос, он мужал, он менялся, он постоянно брал высоты.
Алексей Петренко появился в 60-х годах прошлого века на сцене Ленинградского театра имени Ленсовета как характерный комедийный актёр, пользующийся ярчайшими красками и приспособлениями. Я говорю так, потому что видела Петренко на сцене Театра Ленсовета – и в роли Бьянделло («Укрощение строптивой» Шекспира), и в образе атамана Платова («Левша» по Лескову). Зритель со смеху чуть не по полу катался – не заметить Петренко было невозможно. Своих нелепых героев он раздраконивал с такой силой темперамента, что мог бы вместо электростанции обеспечить энергией какой-нибудь район Ленинграда. Его атаман Платов, к примеру, начинал свои многочисленные речи спокойно, но в процессе так заводился от собственного нутряного патриотизма, что уже ничего было не разобрать: он говорил всё быстрее и быстрее, и наконец из пламенного оратора вылетали разве отдельные слова в общем потоке диких звуков…
Да, смешно, обаятельно, органично, но никто тогда не мог и предвидеть, что из забавного комика вырастет мощный артист завораживающей силы. Думаю, что Инспирация произошла во время съёмок мистического фильма загадочного режиссёра Элема Климова «Агония», где Петренко сыграл Распутина. Что-то там случилось, прорвалось в мир через актёра, к чему-то прикоснулся он и – воплотил. Тёмную сторону великого и безумного русского духа? Во всяком случае об историзме речь в фильме Климова не шла, и под видом мужичка во дворец являлось Оно. Оно, до поры проживавшее в лесах и болотах (в Распутине-Петренко явно были черты сказочной нечисти – лешего там или водяного). Слова в устах актёра теряли свой простой ясный смысл – он всё бормотал, гудел, рычал, не говорил… С этого момента Петренко становится любимым актёром «Ленфильма», носителем «правды жизни», воплотителем новой меры органичности в искусстве кино. Он снимается у Германа («Двадцать дней без войны»), Асановой («Ключ без права передачи», «Беда»), Мельникова («Женитьба»). Сплошь победы. Наконец, в любимой мелодраме страны – в «Жестоком романсе» Петренко идеально изваял образ Мокия Пармёновича Кнурова, точно был он из обоймы старого Малого театра – а ведь на время съёмок актёру едва за сорок. Поразительный, скоростной рост.
Но ведь это не на пустом месте произошло – артист думал, читал, работал, развивал своего «внутреннего человека». Тогда в актёрской профессии существовали удивительные люди, образованные, думающие, понимающие свою ответственность перед культурой и прямое сильное влияние на общество. Таким был и Петренко.
Кто сейчас может похвастаться таким влиянием? Конечно, американские актёры. Но они – вовсе не лучшие в мире. Ими занимаются, их лелеют, однако большинству из них надо делать «ремонт переносицы». То есть любые сильные чувства американские актёры выражают сдвиганием бровей. (Плохие актёры при этом ещё и полуоткрывают рот.) От хронического насупливания бровей на переносице и на участке лба между бровями у американских актёров появляются морщины: у некоторых даже не две, а три-четыре. Скудость мимики – и бедность жизненных впечатлений: откуда у богатых людей, живущих в замкнутом пространстве, возьмётся знание человеческой натуры? Лучшие актёры – англичане (изумительная чистота рисунка роли и безупречный вкус). И русские – те берут нутром, силой внутреннего перевоплощения.
Вот Петренко особо не гримасничал. Нутро, нутро! Стрельнёт глазом – и всё понятно. Играл крупно, мощными мазками, не дробил ролей, всегда как на едином дыхании. Росло его ненаигранное величие – скажем, в военных картинах стало странно давать ему роли ниже полковника. Не «помещался» уже ни в один стационарный театр – но потрясающе сыграл в великом спектакле Анатолия Васильева «Серсо» (видевшие не забудут, но, слава богу, есть телеверсия). Но что же лихой комедиант, куда он делся, подавил его в себе артист?
Да никуда не делся! Время от времени Петренко погружался в стихию чистого комизма, к нашей зрительской радости. На сцене это был чеховский папаша из комедии «Предложение» («А чой-то ты во фраке?», режиссёр И. Райхельгауз, «Школа современной пьесы»), где Петренко пел «по-оперному» и танцевал «по-балетному». Полностью преодолевая «дух тяжести» в своём довольно крупном теле. В кино – много раз, скажем, в «Сибирском цирюльнике» Н. Михалкова. Он был виртуозный комедиант, умевший веселиться и веселить. Русский размер? Уж, конечно, вспомним только картину «запоя» в «Цирюльнике»: это ведь уже не только частное лицо, генерал Радлов, запил на Масленице от всей нелепой и необъятной души, это искромётно куролесит Русский человеко-медведь на потеху православному миру… Но не менее грандиозно сыграл Петренко и Фроима Грача в экранизации Бабеля («Искусство жить в Одессе», режиссёр Г. Юнгвальд-Хилькевич). Без всякого особого грима. Там, в картине, есть один его проход-танец перед смертью, так его надо в актёрских школах изучать. Да чего он только не мог, наш Петренко! От вершин заправского, плутовского комедиантства – до пугающей естественности (точно вот не актёр, а обычного живого человека в неигровом кино сняли).
Последняя выдающаяся его работа (не по времени, а по значению) – генерал Иволгин в «Идиоте» Достоевского (телефильм В. Бортко). Опять, как в случае с Кнуровым, – идеально. Иволгин – лжец и воришка и при этом несомненно огромный по натуре человек, фантастически падший великан, и эту безумно смешную и трогательную «достоевскую» фантасмагорию Петренко сыграл упоительно, как песню спел. Кстати, песни он пел реально, в концертных программах, удивительно, обаятельно, глубочайшим образом по-своему. В искусстве Петренко самобытность была куда мощнее выучки. Такое впечатление, что свои роли он долго и трудно обдумывал сам, один, где-то в лабораториях души. Очевидно, человек он был сложный, нелёгкого нрава. Непрост, как Россия! Запоминался с первого предъявления, с любой роли. Голос был – узнаваемый с одного слова. Словом, не актёр – актёрище! Не сбылся он полностью, нет, мог взять ещё вершины, мог…
17 марта был назначен его вечер в Санкт-Петербурге – артист вновь встретился бы с обожающими его зрителями. Не встретился. Эх вы, родственники, всё за сильного мужчину его держали, и это правильно – он был сильный мужчина, но семидесяти восьми лет. Поздновато вроде для выкатывания претензий, зато самое время поберечь человека. Даже сильного. Особенно сильного – сильные ломаются сильнее и быстрее.
И горы, бывает, падают (если их умело взорвать). Но всё-таки радостно помнить, что они – были. Возвышались над равниной. Куда-то звали, манили. Что-то обещали – не мелкое, не обыденное…