Американцы утащили наших детей в свою мифологию

– Владимир Александрович, Ваше детство пришлось на послевоенные годы. Говорят, тогда было меньше беспризорников, чем в 90-е…
– Убежден, что меньше. Те, кто потерял родителей, были прибранные дети. Они жили в других семьях. Сейчас в бегах два с половиной миллиона несовершеннолетних. Почему? Думаю, все дело в разрушении семейных устоев. Когда жили кучно, в коммуналках, то присматривали друг за другом. Хоть в нищете, но в любви и согласии. А когда все разъехались по бирюлевым и чертановым, старики оказались брошенными, а дети безнадзорными. Сказку на ночь и то некому почитать.
– Значит, чем лучше мы живем, тем нам хуже?
– Не совсем так. Когда мы с Наташей поженились, и у моих родителей, и у нее, были большие квартиры. Но мы сразу же ушли на съемную квартиру. Как бы ни было трудно, особенно после рождения первенца Егора, нам хотелось независимости. В наших семья жил традиционно русский уклад в отношениях между поколениями. Сейчас нередко можно услышать: мой малыш такой самостоятельный! А я не понимаю, чем тут гордиться? Ведь это - брошенный ребенок. Он после школы не только сам себе разогревает котлеты из холодильника, но и распоряжается своим свободным временем. Как правило, ничего хорошего из этого не получается.
Вы заметили, что московские дворы опустели. А ведь мое детство – это пространство двора, да еще сарай, чердак, черный ход, подвал. Целый мир. Из школы пришел, уроки сделал и во двор. Футбол, хоккей, прятки, и все, что только ни придумает детская фантазия. Сейчас дворы другие. Даже мамаш с колясками и тех мало. Куда дети делись? Очевидно, сидят, уткнувшись в компьютеры.
Как быть? Чем помочь? Государство только в последнее время сделало легкий разворот в сторону семьи. В Госдуме депутаты в панике: в России смертность превышает рождаемость, через 7 лет грянет демографическая катастрофа. Уповают на многодетных китайцев, турок, народы Кавказа и Азии, которые будут за нас сеять, строить, торговать. Мы утратили чувство меры.
– А при советской власти оно было?
– Там была другая крайность – страх. Если в 50-80-е ребенок убегал из семьи, родителей «песочили» по первое число во всех инстанциях. Об этом становилось известно всем. Сейчас ребенок исчезает, и никто его не хватится, поскольку люди даже не знают, кто живет в соседней квартире.
– Александр Митта заявил: то время, что он снимал детское кино, считает проведенным на каторге: дети-актеры быстро устают, их внимание трудно удерживать. У Вас такого ощущения никогда не возникало?
– Я понимаю Сашу. Работа с детьми требует от режиссера совершенно других затрат энергии. Одна из последних моих работ – сериал «Горыныч и Виктория» с Володей Ильиным, Гурченко, Ахеджаковой, Ясуловичем и Филозовым. Какое это удовольствие работать с хорошими актерами, которые все понимают с полуслова. С маленькими детьми, конечно, сложнее, но зато они способны передавать необыкновенно искренние чувства.
- Подростковое кино советского периода сильно отличается от его современного преемника?
- В последние десятилетия подросткового кино в России почти что нет. Киношники боятся входить в эту зону высокого напряжения. Туда нельзя вторгаться только со своими творческими изысками и пусть даже правильными концепциями. Там надо болеть и сострадать. А сверхзадачей должно быть только одно: помочь. Это сложный и неблагодарный путь, где успех не гарантирован. Зачем крупному режиссеру так рисковать? Но самое главное, что таким кино не хочет заниматься ни государство, ни телевидение.
- Почему же западные кинематографисты по этой «зоне» двигаются вдоль и поперек?
- Там это основной бизнес. По статистике, подростки составляют 70 процентов от числа зрителей. В современные «долби»-звуковые кинотеатры с чипсами и орешками ходят дети от 12 до 18 лет. Но и это уже счастье для кино, что прокат держится пусть и за счет этого. Спилберг построил целую империю на знании детской и подростковой кинопсихологии.
Теперь и в российских кинотеатрах жестко запрограммирован американский прокат. Это экспансия. Но мы делаем вид, что ничего страшного не происходит. Я не берусь судить владельцев кинотеатров, которые в этой ситуации комфортно себя чувствуют, но государство-то должно понимать угрозу. На какого-нибудь очередного «Гарри Поттера» в выходной день не купишь билет. А как же российской детской картине проникнуть в отечественный кинотеатр? Сегодня это практически невозможно.
- Но почему же американское детское кино смотрят во всем мире, и оно приносит прибыль, а российское скромненько жмется в сторонке?
- Объясню. В западном кино в бюджете будущего фильма на «раскрутку» закладывается 40 процентов средств: реклама, место в фестивальных программах, плакаты, майки, игрушки. Ребенку где-нибудь в далекой Индии за полгода вперед внушат, что он этот фильм должен посмотреть. И вложенные в «раскрутку» деньги возвращаются с лихвой. А у нас на рекламу расходуется ноль целых шиш десятых.
- Зачем тогда производить продукт, который не можешь продать?
- Если так рассуждать, то нужно закрывать отрасль. И наши детишки будут смотреть только западное кино. Если мы не будем производить ничего своего, то наши студии превратятся в дешевые услуговые базы для европейских или американских кинокомпаний. Определенные финансовые структуры сейчас этого очень хотят. И все к тому идет.
А вы знаете, как сейчас наши подростки нуждаются в фильмах про русскую историю. Когда только-только формируется самосознание, как важно привить интерес и уважение к прошлому своей Родины. Американцы утащили наших детей в какие-то галактические, неведомые дали или в свою национальную мифологию. И наши дети вдруг стали «пришельцами» в своей стране. А нам важно развивать в них самосознание и любовь именно к своей стране. А не к чужой. И мы обязаны это сделать.
- Но как?
- Американцы вернули себе зрителя через семейный фильм. Это была мощная идеология государства. До семидесятых годов в списке приоритетов у них стояло: Государственность. И целое поколение молодых сказало: идите вы куда подальше с вашим богатством, мы уедем на Памир есть корешки. И Америка встрепенулась. Потом появились тинейджеры – более жесткие ребята, в кожаных куртках, на мотоциклах. Они сказали: завтра мы у вас все это отберем, к чертям собачьим. И Америка переполошилась. И вы посмотрите, какой мощный разворот был сделан во внутренней политике. На первое место вышла Семья. Вторую строчку заняло Здоровье. А Государственность оказалась только третьей. И кинематограф тут же откликнулся. Вы думаете, это случайно? С экранов исчезли бугаи-супермены, уступив место обычным обывателям, которые поначалу представлены неудачниками, а к финалу становятся победителями жизни. Вот вам пример, как американское государство приняло стратегическую программу и воплотило ее в жизнь, в том числе и с помощью кино. А мы за эти годы единственно чего добились, так это создали бесстыдный тезис личного благополучия.
- А подойдет ли нашему кино одежда с чужого плеча?
- В том то и дело. У нас несколько другие проблемы. Нам не так легко объяснить подростку, что деньги – это еще не все в жизни. Сейчас любой пацан от Уренгоя до Чопа твердо уверен, если у него будут деньги, то он получит все, что захочет. И, как он считает, будет счастлив. За последние годы развилось столь неуважительное отношение к образованию и учителям, что подросток думает: а на фига оно мне надо, я спокойно проживу даже и без аттестата зрелости. И мы должны объяснить, что сейчас проходит очень короткий фрагмент его жизни. Потом все изменится. И кино в силах помочь в решении этой и многих других задач.
– Как Вы относитесь к таким детским сказкам как «Шрэк», основанным на штампах голливудствого кино для взрослых?
– Как бы я ни относился, но мои внуки смотрят это с интересом и все намеки «считывают». Но нельзя просто запретить «Шрэк». Нужно создавать альтернативу, что-то свое. Попытки есть. «Добрыня Никитич и Змей Горыныч», «Князь Владимир», «Карлик Нос»… Что-то еще нужно менять, укрупнять, но это уже самостоятельный путь. На основе популярных мультфильмов формируют компьютерные игры, приносящие их производителям и дистрибьюторам баснословные доходы. Самая скромная разработка одной игры стоит 250 тысяч долларов. Эта отрасль нами проиграна Западу вчистую, нас туда не пускают. Российские дети играют западными персонажами. Все вроде бы условно, но с очень серьезной подоплекой и последствиями. Поэтому нам с Западом конкурировать нужно. Пусть это будут кулачные бои Ильи Муромца или взгляд из танка Т-34 на Сталинградскую битву. Наши персонажи должны биться и побеждать. На этом построены все игры.
– А внуки смотрят ваши фильмы?
– Никита любит «Мио, мой Мио». Федька и Иван обожают «Маленькую принцессу» – фильм, куда я вложил много личных переживаний. Там говорится о человеческом достоинстве. Это не гордыня. Это другое. Со взрослыми такой разговор затевать почти бессмысленно. Особенно сейчас, когда словосочетание «человеческое достоинство» уже малоупотребимо, люди даже переспрашивают: «Что-что вы сказали?» Об этом есть смысл говорить с нашими детьми, личности которых еще только формируются. У каждого в жизни случаются драматические ситуации, но всегда нужно оставаться человеком, достойно перенося испытания. Это важно. Потеря человеческого достоинства приводит к потери очень многого, в том числе материальных благ. Сейчас государственные мужи заговорили о национальном менталитете россиян, но я бы начал вот с этого. А то мы в торгашеские 90-е слишком засуетились, замельчились.
- Наверное, поэтому вы сняли сериал "Сибирочка" по слишком уж сентиментальной по нынешним временам повести полузабытой писательницы XIX века Лидии Чарской?
- Я не вижу ничего плохого в сентиментальном кино. Посмотрите, насколько наш молодой кинематограф эмоционально выхолощен. Есть хорошие фильмы, но в большинстве своем они бесчувственные. Сейчас не принято выплескивать душу на экране. Но в "Сибирочке" я сознательно добивался эмоционального отклика: через слезы очищения люди приходят к каким-то важным для себя истинам. А путь к сердцу ребенка через эмоции гораздо короче, чем через жесткие встряски, какие дают боевики и триллеры. Клиповое сознание - это такие богатые красками коллажи, которые заполняют собою все, но не трогают ничего в душе. Но если вы хотите поговорить с ребенком по душам, посадите его напротив и, глядя в глаза, без суеты начните разговор. И вы услышите много откровенного и не всегда лицеприятного о жизни и о себе. Но как важно, чтобы это было сказано, чтобы ребенок в кругу близких людей мог поделиться тем, что его волнует.
- В последние годы невероятную популярность приобрели мюзиклы. А вы поставили первый в советском кино мюзикл композитора Алексея Рыбникова "Звезда и смерть Хоакина Мурьетты". Нет желания поработать в этом жанре?
- Еще в конце 80-х мы с Алексеем Рыбниковым хотели продолжить работу. Искали новые формы. Но все это, что называется, "не пошло". Сейчас у меня нет желания перенести на экран один из тех мюзиклов, что идут на наших театральных подмостках. Но, не скрою, мне очень хочется поставить что-нибудь оригинальное на подростковую тематику, где были бы любовь, социальное неравенство и преодоление жестокости жизни. Здесь очень важно точно попасть в тональность темы. Тогда, может быть, среди подросткового кошмара подворотен кто-нибудь из молодых услышит наш голос: "Ты чего?! Беги из этой лихой компании! Есть другая жизнь, где люди счастливы". Искусство должно "подставлять плечо" и давать людям душевные силы для жизни.